Немецкая романтическая повесть. Том II
Шрифт:
Я же расположился на носу и весело болтал ногами над водой; судно неслось, подо мной шумели и пенились волны, а я все смотрел в синюю даль; постепенно вырастая, перед нами показывались то башни, то замки в кудрявой зелени берегов и, уходя назад, наконец, скрывались из виду. «Ах, если бы у меня хоть на один день были крылья!» — думал я; наконец от нетерпения я достал свою милую скрипку и принялся играть все свои старые вещи, те, что разучивал еще дома и в замке прекрасной госпожи.
Вдруг кто-то похлопал меня по плечу. Это был священник; он отложил в сторону книгу и некоторое время слушал, как я играю. «Ай, ай, ай!» — промолвил он и засмеялся, — «господин ludi magister [27] , ведь ты забываешь есть и пить». Он сказал мне, чтобы я убрал скрипку, и пригласил закусить; мы направились с ним к небольшой веселой беседке из молодой березки и ельника, которую корабельщики соорудили посредине судна. Он приказал накрыть на стол, и я, студенты и даже девушка, все мы расселись на бочках и на тюках.
27
Маэстро. Д. У.
Священник
Под конец она рассказала священнику, что впервые едет из родительского дома на кондицию и направляется в замок, к своим новым господам. Я весь покраснел, так как она назвала замок прекрасной госпожи. «Значит она — будущая моя прислужница», — подумал я, глядя на нее во все глаза, так, что у меня чуть не закружилась голова. — «В замке скоро будут справлять веселую свадьбу», — молвил священник. «Да, — отвечала девушка, которой, верно, хотелось побольше разузнать обо всем; — говорят, это давняя тайная любовь, но графиня ни за что не хотела дать свое согласие». Священник произнес только «гм, гм», наполнив до краев охотничий кубок, и задумчиво отпивал небольшими глотками. Я же обеими руками облокотился на стол, чтобы лучше слышать разговор. Священник это заметил. «Могу вам сказать точно, — начал он снова; — обе графини послали меня на разведки, узнать, не находится ли жених уже здесь, в окрестностях. Одна дама из Рима написала, что он уже давно как оттуда уехал». — Как только он заговорил о даме из Рима, я снова густо покраснел. «А разве, ваше преподобие, знаете жениха?» — спросил я, страшно смутившись. — «Нет, — ответил старик, — говорят, он живет, как птица небесная, не жнет, не сеет», — «О да, — поспешил я вставить, — птица, которая улетает из клетки всякий раз, как только может, и весело поет, когда попадает на свободу». — «И скитается по белу свету, — спокойно продолжал старик, — по ночам слонов гоняет, а днем засыпает где-нибудь у чужих дверей». — Мне стало досадно на такие слова. «Высокоуважаемый господин, — воскликнул я сгоряча, — вам рассказали сущую неправду. Жених весьма нравственный, стройный молодой человек, подающий большие надежды; он жил в Италии, в одном старом замке, на весьма широкую ногу, бывал в обществе одних графинь, знаменитых художников и камеристок, он превосходно вел бы счет деньгам, если бы они у него были, он…» — «Ну, ну, я ведь не знал, что вы с ним коротко знакомы», — прервал меня священник и при этом так искренно залился смехом, что на глазах у него выступили слезы, и он даже посинел весь в лице. «Но я как будто слышала, — снова раздался голос девушки, — что жених важный и страх какой богатый барин». — «А боже мой, ну да! Путаница, все путаница, ничего более!» — вскричал священник и продолжал смеяться до тех пор, пока не раскашлялся. Немного успокоившись, он поднял свой кубок и воскликнул: «За здоровье жениха и невесты!» — Я не знал, что подумать о священнике и всех его речах, но, ввиду римских похождений, мне было немного стыдно признаться во всеуслышание, что я-то и есть тот самый пропавший счастливый жених.
Кубок снова пошел вкруговую, священник так ласково со всеми обращался, что на него трудно было сердиться, и скоро опять полилась оживленная беседа. Студенты, и те становились все разговорчивее, принялись рассказывать о своих странствованиях по горам и наконец достали инструменты и весело заиграли. Сквозь листву беседки веяло речной прохладой, заходящее солнце уже золотило леса и долины, пролетавшие мимо нас, звуки валторны оглашали берега. — Музыка совсем развеселила священника; он стал рассказывать различные забавные истории из своей юности: как он и сам отправлялся на вакации по лесам и горам, частенько не доедал и не допивал, но всегда был радостен; вся студенческая жизнь, говорил он, в сущности, не что иное, как одни долгие каникулы между сумрачной, тесной школой и серьезной работой; студенты снова пили круговую и затянули стройную песню, которой вторило эхо в горах.
Уж снова птицы в южный Заморский край летят, И вдаль гурьбою дружной Вновь странники спешат. То господа студенты, Они уже в пути — И с ними инструменты. Трубят они: «Прости! Счастливо оставаться! Прошла пора вакаций, Et habet bonam pacem Qui sedet post fornacem!» [28] Когда ночной порою Мы городом идем И видим пир горою За чьим-нибудь окном — Мы у дверей играем. Проснулся городок. От жажды умираем. Хозяин, дай глоток! И се, мы узрим вмале: Неся вино в бокале, Venit ex sua domo Beatus ille homo [29] . Уж веет над лесами Студеный, злой Борей, А мы бредем полями, Промокши до костей. Плащи взлетают наши Под ветром и дождем, И обувь просит каши, А мы себе поем: Beatus ille homo. Qui sedet in sua domo. Et sedet post fornacem Et habet bonam pacem! [30]28
И
Кто дома пребывает. Д. У.
29
Идет сей муж достойный. Д. У.
30
Блажен тот муж достойный,
Кто в горнице спокойной
У печи пребывает
И добрый мир вкушает! Д. У.
Я, корабельщики и девушка всякий раз звонко подхватывали последний стих, хотя и не понимали по-латыни; я же пел особенно громко и радостно; вдали я завидел мою сторожку, а вскоре за деревьями показался и замок в сиянии заходящего солнца.
Глава десятая
Судно причалило к берегу, мы выскочили на сушу и разлетелись во все стороны, словно птицы, когда внезапно открывают клетку. Священник поспешно распрощался со всеми и большими шагами пошел к замку. Студенты направились неподалеку в кустарник — стряхнуть плащи, умыться в ручейке да побрить друг друга. Новая горничная, захватив канарейку и узелок, пошла в гостиницу под горой к хозяйке, которую я ей отрекомендовал; девушка хотела переменить платье, прежде чем предстать в замке перед новыми господами. Я от души радовался ясному вечеру и, как только все разбрелись, не стал долго раздумывать, а прямо пустился бежать по направлению к господскому саду.
Сторожка, мимо которой я шел, стояла на старом месте, высокие деревья парка попрежнему шумели над ней, овсянка, певшая всегда на закате вечернюю песенку под окном, в ветвях каштана пела и сейчас, как будто с тех пор ничто не изменилось. Окно сторожки было растворено, я радостно бросился туда и заглянул в комнату. Там никого не было, но стенные часы продолжали тикать, письменный стол стоял у окна, а чубук в углу — как в те дни. Я не утерпел, влез в окно и уселся за письменный стол, на котором лежала большая счетная книга. Солнечный луч сквозь листву каштана снова упал на цифры зеленовато-золотистым отсветом, пчелы по-старому жужжали за окном, овсянка на дереве весело распевала. — Но вдруг дверь распахнулась, и показался старый, долговязый смотритель. На нем был мой шлафрок с крапинами. Увидав меня, он остановился на пороге, быстро снял очки и устремил на меня свирепый взор. Я порядком испугался, вскочил и, не говоря ни слова, кинулся из дому в садик, где чуть было не запутался ногами в ботве картофеля, который старый смотритель, видимо, разводил по совету швейцара вместо моих цветов. Я слышал, как он выбежал за дверь и стал браниться мне вслед, но я уже сидел на высокой садовой стене и с бьющимся сердцем смотрел на замковый сад.
Оттуда несся аромат цветов; порхали и чирикали многоцветные птички; на лужайках и в аллеях не было никого, но вечерний ветер качал золотистые верхушки деревьев, и они склонялись передо мной, как бы приветствуя меня, а сбоку, из темных глубин катил свои волны Дунай, поблескивая сквозь листву.
Вдруг я услыхал, как в отдалении, в саду, кто-то запел:
Смолкли голоса людей. Мир стихает необъятный И о тайне, сердцу внятной, Шепчет шорохом ветвей. Дней минувших вереницы, Словно отблески зарницы, Вспыхнули в груди моей.И голос и песня звучали так странно, и в то же время они казались мне давно знакомыми, будто я когда-то слышал их во сне. Долго-долго старался я вспомнить. — «Да это господин Гвидо!» — радостно воскликнул я и поскорее спустился в сад — это была та самая песня, которую он пел на балконе итальянской гостиницы, в летний вечер, когда мы с ним виделись в последний раз.
Он продолжал петь, а я, перебираясь через изгороди, спешил по куртинам в ту сторону, откуда доносилось пение. Когда я наконец выбрался из розовых кустов, я остановился, словно завороженный. У лебединого пруда, на зеленой поляне, озаренная лучами заката, на каменной скамье сидела прекрасная дама; на ней было роскошное платье, венок из белых и алых роз украшал черные волосы; она опустила глаза, играя хлыстиком и внимая пению, точь-в-точь как тогда в лодке, когда я ей спел песню о прекрасной госпоже. Против нее, спиной ко мне, сидела другая молодая дама; над белой полной шеей ее курчавились завитки каштановых волос; она играла на гитаре и пела и смотрела, как лебеди, плавно скользя, описывают круги на тихом зеркале воды. — В это мгновенье прекрасная госпожа подняла глаза и, увидав меня, громко вскрикнула. Другая дама быстро обернулась, причем кудри ее рассыпались по лицу; посмотрев на меня в упор, она громко расхохоталась, вскочила со скамьи и трижды хлопнула в ладоши. Тотчас же из-за розовых кустов появилась целая толпа девочек в белоснежных коротких платьицах с зелеными и красными бантами, и я все никак не мог понять, где же они были спрятаны. В руках они держали длинную цветочную гирлянду, быстро обступили меня в кружок и, танцуя, принялись петь:
Мы свадебный венок несем И ленту голубую, Тебя на шумный пир ведем, Где с нами все ликуют. Мы венок тебе несем, Ленту голубую.Это было из «Волшебного стрелка». Среди маленьких певиц я некоторых признал — то были девочки из соседнего селения. Я потрепал их по щекам, хотел было убежать от них, но маленькие плутовки не выпускали меня. — Я совсем не понимал, что все это означает, и совершенно оторопел.
Тут из-за кустов выступил молодой человек в охотничьем наряде. Я не верил своим глазам — это был веселый господин Леонхард! — Девочки разомкнули круг и остановились, как зачарованные, неподвижно застыв на одной ноге, вытянув другую и занеся гирлянды высоко над головой. Господин Леонхард приблизился к прекрасной даме, которая стояла все так же безмолвно, изредка взглядывая на меня, взял ее за руку, подвел ко мне и произнес: