Ночь на дворе. Барская лжа:После меня хоть потоп.Что же потом? Хрип горожанИ толкотня в гардероб.Бал-маскарад. Век-волкодав.Так затверди ж назубок:Шапку в рукав, шапкой в рукав –И да хранит тебя Бог!Март 1931
«Нет, не спрятаться мне от великой муры…»
Нет, не спрятаться мне от великой мурыЗа извозчичью спину Москвы.Я – трамвайная вишенка страшной порыИ не знаю, зачем я живу.Мы с тобою поедем на «А» и на «Б»Посмотреть,
кто скорее умрет,А она то сжимается, как воробей,То растет, как воздушный пирог.И едва успевает, грозит из угла –«Ты как хочешь, а я не рискну!» –У кого под перчаткой не хватит тепла,Чтоб объехать всю курву-Москву.Апрель 1931
Неправда
Я с дымящей лучиной вхожуК шестипалой неправде в избу:– Дай-ка я на тебя погляжу –Ведь лежать мне в сосновом гробу.А она мне соленых грибковВынимает в горшке из-под нар,А она из ребячьих пупковПодает мне горячий отвар.– Захочу, – говорит, – дам еще.Ну а я не дышу, сам не рад…Шасть к порогу. Куда там! В плечоУцепилась и тащит назад.Вошь да глушь у нее, тишь да мша,Полуспаленка – полутюрьма.– Ничего, хороша, хороша:Я и сам ведь такой же, кума…4 апреля 1931
«Я пью за военные астры, за всё, чем корили меня…»
Я пью за военные астры, за всё, чем корили меня,За барскую шубу, за астму, за желчь петербургского дня,За музыку сосен савойских,Полей Елисейских бензин,За розу в кабине рольс-ройсаи масло парижских картин.Я пью за бискайские волны,за сливок альпийских кувшин,За рыжую спесь англичанок и дальних колоний хинин.Я пью, но еще не придумал –из двух выбираю одно –Веселое асти-спуманте иль папского замка вино.11 апреля 1931
Рояль
Как парламент, жующий фронду,Вяло дышит огромный зал,Не идет Гора на ЖирондуИ не крепнет сословий вал.Оскорбленный и оскорбитель,Не звучит рояль-Голиаф,Звуколюбец, душемутитель,Мирабо фортепьянных прав.– Разве руки мои – кувалды?Десять пальцев – мой табунок!И вскочил, отряхая фалды,Мастер Генрих – конек-горбунок.Чтобы в мире стало просторней,Ради сложности мировой,Не втирайте в клавиши кореньСладковатой груши земной.Чтоб смолою соната джинаПроступила из позвонков,Нюренбергская есть пружина,Выпрямляющая мертвецов.16 апреля 1931
«Нет, не мигрень, но подай карандашик…»
– Нет, не мигрень, но подай карандашикментоловый, –Ни поволоки искусства, ни красокпространства веселого!Жизнь начиналась в корыте картавоюмокрою шёпотью,И продолжалась она керосиновоймягкою копотью.Где-то на даче потом в лесном переплетешагреневомВдруг разгорелась она почему-то огромнымпожаром сиреневым…– Нет, не мигрень, но подай карандашикментоловый, –Ни поволоки искусства, ни красокпространства веселого!Дальше, сквозь стекла цветные, сощурясь,мучительно вижу я:Небо как палица грозное, земля словноплешина рыжая…Дальше – еще не припомню – и дальшекак будто оборвано:Пахнет немного смолою да, кажется,тухлою ворванью…– Нет, не мигрень, – но холод пространствабесполого,Свист разрываемой марли да рокотгитары карболовой!23 апреля 1931
«Сохрани мою речь навсегда…»
Сохрани мою речь навсегдаза привкус несчастья и дыма,За смолу кругового терпенья,за совестный деготь труда.Как вода в новгородских колодцах должна бытьчерна и сладима,Чтобы в ней к Рождеству отразилась семьюплавниками звезда.И за это, отец мой, мой друг и помощникмой грубый,Я – непризнанный брат, отщепенецв народной семье –Обещаю построить такие дремучие срубы,Чтобы в них татарва опускала князей на бадье.Лишь бы только любили меня этимерзлые плахи –Как, прицелясь насмерть, городкизашибают в саду, –Я за это всю жизнь прохожу хотьв железной рубахеИ для казни петровской в лесах топорище найду.3 мая 1931
Канцона
Неужели я увижу завтра –Слева сердце бьется – слава, бейся! –Вас, банкиры горного ландшафта,Вас, держатели могучих акций гнейса?Там зрачок профессорский орлиный, –Египтологи и нумизматы –Это птицы сумрачно-хохлатыеС жестким мясом и широкою грудиной.То Зевес подкручивает с толкомЗолотыми пальцами краснодеревцаЗамечательные луковицы-стекла –Прозорливцу дар от псалмопевца.Он глядит в бинокль прекрасный Цейса –Дорогой подарок царь-Давида,Замечает все морщины гнейсовые,Где сосна иль деревушка-гнида.Я покину край гипербореев,Чтобы зреньем напитать судьбы развязку,Я скажу «села» начальнику евреевЗа его малиновую ласку.Край небритых гор еще неясен,Мелколесья колется щетина,И свежа, как вымытая басня,До оскомины зеленая долина.Я люблю военные биноклиС ростовщическою силой зренья.Две лишь краски в мире не поблекли:В желтой – зависть, в красной – нетерпенье.26 мая 1931
Отрывки уничтоженных стихов
1
В год тридцать первый от рожденья векаЯ возвратился, нет – читай: насильноБыл возвращен в буддийскую Москву.А перед тем я все-таки увиделБиблейской скатертью богатый АраратИ двести дней провел в стране субботней,Которую Арменией зовут.Захочешь пить – там есть вода такаяИз курдского источника Арзни,Хорошая, колючая, сухаяИ самая правдивая вода.
2
Уж я люблю московские законы,Уж не скучаю по воде Арзни.В Москве черемухи да телефоны,И казнями там имениты дни.
3
Захочешь жить, тогда глядишь с улыбкойНа молоко с буддийской синевой,Проводишь взглядом барабан турецкий,Когда обратно он на красных дрогахНесется вскачь с гражданских похорон,Иль встретишь воз с поклажей из подушекИ скажешь: гуси-лебеди, домой!Не разбирайся, щелкай, милый кодак,Покуда глаз – хрусталик кравчей птицы,А не стекляшка!Больше светотени!Еще, еще! Сетчатка голодна!