Немного чьих-то чувств
Шрифт:
Огастес впервые узнал о существовании этого прелата, но он не собирался упускать ни единого шанса, который мог бы поспособствовать его надеждам.
– Ну еще бы! Мой троюродный. Впрочем, я всегда называл его «дядя Фил».
– Я довольно давно его не видела. Как он теперь?
– Да замечательно. Так и брызжет энергией.
– Я очень рада. В свое время он очень страдал от болей в горле, обычного недомогания священнослужителей, – как и отец моей племянницы Гермионы, – сказала миссис Гаджен, и вот тут-то Огастес и принял решение, которое ввергло его в море бедствий, как выразился Шекспир.
Эта девушка,
Взяв за точку отправления слова последней, что базар этот устроен в помощь Уимблдонской Лиге Общественной Чистоты, он нагрузил воздухом диафрагму и дал себе волю. Он в восторге, начал Огастес, что они ставят на Общественную Чистоту, так как сам за нее и всегда был за нее. Есть молодые типчики, продолжал он, которые не узнают Общественную Чистоту, даже если ее подадут им на вертеле, и лично он всегда сторонится таких типчиков. Дайте ему хорошую погоду да чуточку Общественной Чистоты, сказал он, и можете о нем больше не беспокоиться. Можете спокойно оставить его с ней, зная, что ничего другого ему не требуется. И не прошло и пяти минут, как он получил от миссис Гаджен радушное приглашение бывать у них запросто – приглашение, которое твердо решил использовать на всю катушку.
Подробно описывать события следующих недель особой нужды нет. Достаточно сказать, что при каждом своем посещении Балморала Огастес просто исходил святостью, которая всеконечно привела бы в восторг какой-нибудь панангликанский синод. Он приносил девушке нравоучительные книги. Он рассказывал о своих идеалах. Несколько раз за вторым завтраком он отказывался от второй порции жареной утки с горошком или другого подобного блюда, всем своим видом давая понять, что подобные добавки мнятся ему чем-то слишком уж материальным и бездуховным. И он ясно видел, что не ошибся, выбрав такой путь. Иногда он замечал в глазах Гермионы особенный задумчивый взгляд, словно она спрашивала себя, неужели он и вправду такой, и уже не сомневался, что бутон любви вот-вот развернет свои лепестки.
На первых этапах своего ухаживания он пережил много тревожных минут из-за постоянного присутствия в Балморале Освальда Стоукера, пасынка миссис Гаджен, молодого человека, который пописывал романы и в отличие от подавляющего числа романистов выглядел отнюдь не как нечто, которое притащила в дом не слишком брезгливая кошка, но весьма элегантно. Еще он был веселым и мило остроумным. Он жил не в Балморале, но очень часто туда заглядывал, и всякий раз, когда его визит совпадал с визитом Огастеса, этот последний страдал, замечая теплоту отношений первого с Гермионой.
Разумеется, он приходился ей чем-то вроде кузена с подветренной, так сказать, стороны, но все равно Огастесу это очень не нравилось,
– Здоровье у меня, – сказал Освальд Стоукер, поблагодарив его, – в настоящий момент превосходное, но кто может предсказать, как я буду чувствовать себя в этот час завтра? Сегодня вечером мне предстоит тяжкий труд, Муллинер. Рассел Клаттербак, мой американский издатель, сейчас в Лондоне, и я обедаю с ним. Вы когда-либо обедали с Расселом Клаттербаком?
Огастес ответил, что не имеет удовольствия быть знакомым с мистером Клаттербаком.
– Это нечто! – мрачно сказал Освальд Стоукер и вышел за дверь, покачивая головой.
Новоявленная симпатия к романисту побудила в Огастесе опасения за него. Он сказал, что Освальд как будто чем-то расстроен, и Гермиона вздохнула:
– Он думает о том, как в последний раз обедал с мистером Клаттербаком.
– И что произошло?
– Он ничего толком не знает. Говорит, что вечер стерся из его памяти. Помнит только, как на следующее утро проснулся на полу своей спальни и тут же взлетел до потолка, потому что с подоконника на него чирикнул какой-то воробушек. Набил огромную шишку, жаловался он мне.
– Вы хотите сказать, что накануне вечером он переложил?
– Все как будто указывает на это.
– Ай-яй-яй!
– Вы шокированы?
– Должен признаться, отчасти да. Никогда не мог понять, какое удовольствие люди находят в спиртных напитках. Лимонад освежает куда больше.
– Но ведь вы совсем другой.
– Наверное.
– Вы такой безупречный и уравновешенный, – сказала Гермиона, устремив на него тот особый задумчивый взгляд.
Огастес решил, что большего ободрения ему не требуется. Он попытался – безуспешно – взять ее маленькую ручку в свои.
– Гермиона, – сказал он, – я люблю вас.
– Да? – сказала Гермиона.
– Вы согласны стать моей женой?
– Нет, – сказала Гермиона.
Огастес в изумлении уставился на нее:
– Нет?
– Нет.
– То есть вы хотите сказать, что не согласны стать моей женой?
Гермиона сказала, что это точнейшее резюме того, что она хотела сказать. Потом задумчиво поглядела на него, слегка содрогнулась и вышла из комнаты.
Весь день напролет и добрую часть ночи Огастес сидел у себя дома и угрюмо размышлял о необъяснимом поведении любимой девушки. И чем больше он размышлял, тем более загадочным оно казалось. Она поставила его в тупик. Он произвел ревизию своего поведения за последние несколько недель, но вывод мог быть только один: если существовало поведение, которое могло убедить дочь епископа, что перед ней ее суженый, то это поведение, пришел он к выводу, было тем самым поведением. Если уж ее не удовлетворил Огастес Муллинер в его уимблдонский период, значит, она дожидается чего-то сверхсуперного.