Немного мистики перед сном. Сборник рассказов
Шрифт:
– Ээ-х, – вздохнул сосед и ушел, махнув рукой.
Луша натянула валенки, накинула платок, шубейку, выключила свет в доме и размеренным шагом пошла через улицу к соседям. Огородами не пройти, не лето.
Машка сидела на полу возле кровати младшей дочки. Щеки ее пылали, издали видать, что жар у нее. Луша не спрашивала, налила ей воды, заставила выпить.
– За малой пригляди, она горит вся, надо протереть ее водкой. У меня уж сил нет.
– Маша туманными глазами смотрела в потолок, жар захватывал ее полностью.
Луша намочила полотенце из бутылки с водкой. Протерла слабое тельце девочки, потом укрыла ее простынкой. Пробовала ей воды дать, но та не реагировала. Протерла и Машку, сколько водки хватило. Напоить
Луша сидела посередине комнаты на стуле. Слева кроватка детская с почти бездыханным телом ребенка, справа – Машка в пылу мечется. Лушка только раз на каждую посмотрела, да замерла на стуле как кукла деревянная. Спать она не могла, вообще мало спала последнее время. Взгляд у нее остановился где-то на середине пола, казалось, что и мысли тоже остановились. Так в оцепенении просидела она несколько часов. За окном еще темно было, когда лампочка затрещала и погасла. Луша вздрогнула.
– Люша…пить… – девочка очнулась, протянула руку.
Лушка почти упала навстречу этой детской прозрачной ручке. Низкий, приглушенный рев вырвался из груди Лушки, она будто вдохнула столько воздуха, сколько не могло вместиться в ее иссушенную грудь. Тусклые глаза заблестели, наполнились слезами, Лушка зарыдала беззвучно. Вода лилась потоком из глаз. Каждая клеточка ее тела наполнялась влагой, неведомо откуда взявшейся, оживала. Трясущимися руками Луша взяла кружку, напоила ребенка, обняла ее, целовала влажный лоб и слипшиеся волосенки. Все прижимала ее к себе и что-то непрерывно говорила, похожее на бред.
Машка проснулась, посмотрела на дочку, на Лушку, потрогала свой лоб, вздохнула полной грудью.
– Вот ведь, старый хрыч! Обученное тело! Отлетела… Вернулась Лушка…Вернулась!.
ОЛЬГА
Фотография была довоенной. Ажурный край, потертый глянец. Муж выглядел на фото совсем юным, хотя ему было уже за тридцать. Короткая стрижка, модный пиджак. Он был высокий, ладный, с крупными чертами лица. Ольга смотрела на фотографию долго-долго, будто пытаясь окунуться в нее. попасть в то время, когда они были беззаботными, счастливыми, и еще не верили, что будет война. Разглядывая каждую деталь, притягивая воспоминания со всеми подробностями, чтобы не забыть, не отпустить, не растерять: выражение глаз, прикосновения рук, нежность губ, до боли знакомый запах любимого тела, она поглаживала фотографию – пальцы помнили ткань пиджака, щетину на лице, шелк непослушных волос.
– Почему ты не приходишь ко мне во сне? Ты мог бы присниться. Ты что, не хочешь меня видеть? – Ольга представила себя на фотографии рядом с мужем. – Могли бы обняться, теперь на фото были бы вместе. Постеснялись. Как я могу обнять тебя?
Усталым движением Ольга облокотилась на спинку стула, откинула голову назад, закрыла глаза. Вся тяжесть дня раздавила ее снова. Отекшие ноги невыносимо гудели в кирзовых сапогах. Спину ломило так, что не встать со стула. «Одиннадцать, нет, двенадцать операций за сегодня, а раненных все везут и везут», – закрывая глаза, она видела инструменты, бинты, салфетки – один и тот же калейдоскоп кружил, не отпуская. Черепно-мозговые травмы были по ее части, больше оперировать некому. Только разговаривая с мужем, с его фотографией, Ольга находила в себе силы встать, идти в операционную, снова и снова часами оперировать, забывая поесть, и не имея времени поспать.
– Видишь, я беременная оперирую…, а ты хотел, чтобы я ушла с работы, когда решим завести ребенка. Ты, наверное, ужасно рад, что у нас будет ребенок? Конечно, как может быть иначе. Имя надо придумать.… Ну да, я опять об одном и том же, который раз, прости. Да-да, я сейчас поем и отдохну. – Ольга попыталась стянуть сапоги. – Ты же знаешь, сапоги – по уставу, не разрешают без сапог. Попрошу на три размера
Ольга еще некоторое время смотрела на фотографию, белой рамкой очерченной в сумерках комнаты, затем, чмокнув изображение мужа, бережно уложила фото в сложенную квадратиком «похоронку», спрятала все привычным движением под подушку.
Муж ушел на фронт в начале войны. Он был инженером, мог бы получить «бронь» и уехать вместе с ней в тыл. Она знала, что муж этого никогда не сделает. Поэтому не спорила, а тихо умирала от предстоящей разлуки и дурных предчувствий. Похоронка пришла через два месяца. Чтобы не сойти с ума от горя, Ольга много работала, сразу начала хлопотать об отправке на фронт. К этому времени она уже знала, что беременна, но никому об этом не сказала. Родителей отправила к тетке в Сибирь. Назначение в прифронтовой госпиталь дали быстро, поскольку нейрохирургов не хватало. Ольга чувствовала себя на линии фронта, когда боролась за чужие жизни. Будто наравне с мужем. «Если бы кто-нибудь спас его там, как спасаю я других здесь».
Госпиталь отступал к Москве вместе с линией фронта. Ольга оперировала до самых родов, хотя живот очень мешал, сил не хватало. Но ехать в Москву, а тем более в эвакуацию, она категорически отказалась. Анечка родилась в начале лета. Целых два дня Ольга отдыхала с малышкой, не оперируя, только давая консультации. Теперь ее жизнь приобрела новый смысл. Ольга разговаривала с мужем и дочерью одновременно, выдавая реплики за всех, как будто они были все вместе, одной семьей. Правда, пока никто посторонний не мог ее слышать. Анечка была не только спокойным и сообразительным ребенком, она была божественно красива. Правильные черты лица, лазурные глаза, длинные ресницы, белая кожа с акварельным румянцем, белокурые волнистые волосы. Ее с удовольствием нянчили все, и Анечка росла в госпитале как «дочь полка», подкрепляя в людях ожидание другой, послевоенной жизни.
Новый год в госпитале справляли по-семейному. Врачи, медсестры, санитарки, больные – все вместе. Ольга уложила ребенка спать и присоединилась к столу. Обсуждали все те же новости: победу под Сталинградом, наступление нашей армии. «Когда же закончится война?»
Ольга смотрела на скромный новогодний стол и вдруг поняла, что секунду назад она сидела с другой стороны. Как она переместилась в это место, она не помнила. Машинально выпила немного спирта и ушла в свою комнату. Голова кружилась, она уже к этому привыкла, от переутомления так бывало. Ольга достала фотографию, привычно завела разговор о прошедшем дне. Вглядываясь в фото, она не смогла узнать мужа, а потом с ужасом поняла, что не может вспомнить его лицо. «Что это я? Так напилась?». Она встала, осторожно открыла дверь, собираясь вернуться к застолью, но в следующий момент потеряла сознание, рухнув на пол, словно кукла, брошенная кукловодом. Очнувшись, увидела склонившихся над ней коллег. Она и раньше падала в обморок, но это было от неимоверной нагрузки. Ольга понимала, что с ней что-то не так. Ее освободили от операций, провели обследование, состояние ее ухудшалось. Ольга сама поставила себе диагноз, он позже подтвердился – опухоль мозга.
Стоял холодный февраль. Госпиталь переезжал теперь чаще, чем раньше, не поспевая за наступлением советских войск. Ольгу и Анечку разместили в небольшом классе – госпиталь располагался в сельской школе. Специально для Ольги вызвали из Москвы известного нейрохирурга. Операцию назначили на завтра. Ольга лежала в кровати с бритой головой, в белой косынке из наволочки. Анечка играла в самодельном манеже на полу рядом с «буржуйкой». «Господи, что я сделала не так? Разве мало жизней я спасла? Что будет с Анечкой? За что, Господи? За что?» – заезженной пластинкой гудели в голове одни и те же вопросы. Ответом на них была тупая боль и приступы помутнения сознания.