Немного солнца для Скарлетт
Шрифт:
Этот ужин почти не отличался от других. Стив Майлз, как обычно, не задержался за столом – он понимал, что в его присутствии люди могут себя чувствовать напряженно. «Целый день я с вами. Надоел, наверное, уже!» – с этой постоянной шуткой он покидал ресторан, и после его ухода все раскрепощались. Начинался открытый флирт. Все без исключения девушки из технического персонала были миловидными – каждая втайне мечтала о карьере актрисы и в свое время пришла на съемочную площадку, соглашаясь на любую работу. Второстепенные героини, красавицы, делали вид, что восхищаются Анной, а Анна подыгрывала им, прекрасно понимая, что, кроме зависти и неприязни, они к ней ничего не могут испытывать. Но, несмотря на сложные внутренние
Мир кино – такой загадочный, такой манящий. Они были его частью. И сознание этого не только окрыляло, оно делало их свободней, раскованней, иногда развязней. Мир, в создании которого они принимали участие, порой обманывал их, притворяясь реальностью. Анна давно все это узнала, ее уже было невозможно провести. Но тем забавнее было наблюдать за ними, теми, для кого жизнь представлялась постановкой, которую можно всегда отрепетировать, или съемкой, где может быть сколько угодно дублей. Анна с первого же взгляда могла определить жертв этих заблуждений. И сейчас за столом их было большинство. Исключение, пожалуй, составляли всего лишь несколько человек, включая ту самую девушку, художника по костюмам, которая так дерзко ответила Анне. Эта девушка сидела в конце стола, совсем близко от Дика. Анна удивилась – на таких ужинах существует иерархия. Здесь все знают свое место в буквальном смысле слова. Но Дику, похоже, это было не важно. Глядя на него, Анна вдруг отчаянно позавидовала независимой молодости.
Стив Майлз не любил декорации. Еще в самом начале съемок он сказал, что в фильме не два главных действующих лица, а три. И этот третий чуть ли не самый главный. Анна при этих словах поморщилась. Подобное она слышала много раз: горы, океан, собака или лошадь – обязательно в картине был третий главный герой, который, по словам режиссера, нес основную смысловую нагрузку. Еще Анна знала, что уже в середине съемок об этой декларации благополучно забудется. График, темп, сроки, прокатчики в конце концов одерживали верх. Но Стив Майлз был другим. Отличительной чертой его характера было упорство. Не упрямство, а упорство. Как известно, разница между тем и другим заключается в разумности действий. Так вот, Стив Майлз был на редкость разумным. Справедливо полагая, что каждая история должна иметь свой акцент, своей истории он придал французский акцент.
– Я не сравниваю литературный материал, – сказал как-то Стив, – ни в коем случае не сравниваю. Но «Ромео и Джульетта» – это запах итальянских апельсинов и лавра. Это теплый камень серых палаццо Вероны. «Пер Гюнт» – это холодный ветер фьордов. Наша история – это мокрые мостовые Парижа. Это не осень героини, это его осень – этого города.
Несмотря на свой внушительный вид и грозные повадки, Стив был трепетным человеком поэтического склада.
Париж так Париж! Стив безжалостно менял сценарий, и все, что можно было снимать в павильонах, снимали на улицах, собирая зевак. Многие ворчали, но Анна была довольна. Ее узнавали сразу, слышался восхищенный шепот. И ей было приятно, что его слышат все, и в особенности Дик.
Анна теперь старалась. Обладая прекрасной профессиональной памятью, тексты она выучивала быстро, при необходимости импровизировала, а накануне ответственных сцен подолгу репетировала дома. Муж был доволен. Стив Майлз почти доволен. Что думал Дик Чемниз по поводу ее внезапной дотошности и требовательности к себе, оставалось загадкой. Он все так же был немногословен, все так же вежливо улыбался.
– Вы помните тот эпизод, когда главный герой задерживает героиню на лестнице и пытается поцеловать? Ему удается это сделать, но она непритворно сердится на него, и они почти ссорятся. Так вот, снимать будем здесь, прямо на этом перекрестке. Не будем загонять вас на какую-то старую лестницу. Это пошло – кидаться на женщину в темноте.
– Неправдоподобно, задавить могут, – подал кто-то голос.
– А вот в том-то и дело. Он, сгорая от страсти, не может не поцеловать ее, но при этом оберегает от опасности. Это тяжело сыграть. Но стоит попробовать. Это движение души, страсть, но, как только он ее обнимает, он сразу же чувствует, что должен сберечь ее. Он понимает, что женщина в его власти и он отвечает за нее. Дик, вам ясно? – Майлз посмотрел на актера.
– Думаю, да. – Тот просто кивнул. Казалось, он представлял сейчас, как это должно выглядеть.
– А я не очень понимаю, – подала голос Анна. – Сцена на темной лестнице сексуальна, в ней ощущается зов плоти. Здесь же, при дневном свете, это совсем другое, это мальчишество, риск. В этом нет секса. А книга об этом!
Майлз задумчиво посмотрел на Анну.
– Да, это соображение верное. Но я меньше всего хочу, чтобы история была про зов плоти. Про слюнявого влюбленного мальчишку, который щупает женщин в подворотне. Мы о другом. Мы о страсти. Он ведь не может себя побороть, но он хочет узаконить эту страсть. Сделать ее чистой, легальной. А это возможно, только если он сам объявит о ней миру. Вот почему, когда он, переполняемый чувством, обнимает ее на улице и пытается поцеловать, он поднимается в ее глазах. Она сердится, но проникается к нему уважением за то, что он не стесняется любви к женщине, которая старше его.
Майлз замолчал.
– Кажется, я понимаю. – Дик кивнул.
А Анна подумала, что это очень тяжело – влюбить в себя мужчину, когда тебе и ему чуть ли не каждый день напоминают о возрасте.
Перекресток, который выбрали для съемок, был оживленным. Этот уголок был типично городским: стоянка такси, автобусная остановка, пешеходный переход и четыре луча улиц, расходящихся от маленького зеленого пятачка. Таких внезапных клумб с одним или двумя деревцами посередине в городе было полно.
– Так, вы подходите к пешеходному переходу, останавливаетесь – ждете зеленый свет. Анна делает один шаг – и оказывается на проезжей части. Ты, Дик, в это время должен ее поцеловать. Запомни – в тебе любовь и страх за эту женщину, – объяснил им Майлз и сделал предупреждающий жест: – Приготовились, будем снимать.
Анна вздохнула, посмотрела себе под ноги, потом в сторону. Она заставила себя никого и ничего не замечать, она сейчас превращалась в красивую и, на ее взгляд, счастливую женщину, которую любил этот молодой человек с темными глазами. Режиссер дал команду «мотор», и раздался звук хлопушки. Теперь на тротуаре, ожидая сигнала светофора, стояла не Анна, а парижанка средних лет. Тоненькая, в удлиненной юбке и туфлях на невысоких каблуках. На плече у нее была сумка. Парижанка улыбнулась своим мыслям, слегка запрокинула голову, вздохнула, радуясь хорошему дню и собственной беззаботности. Вот она поправила шелковую косынку, вытащила солнечные очки. И в это время рядом с ней остановился мужчина.
– Здравствуйте, я за вами иду уже целых полчаса, – произнес он, внимательно разглядывая светофор, словно боялся смотреть ей в лицо.
– Я знаю. Я заметила, – ответила она.
– Я ничего не мог поделать. Мне страшно потерять вас даже в городе, даже на полчаса.
Она не смотрит на него, она смотрит вперед, она делает шаг с тротуара, а он придерживает ее за руку, потом обнимает за талию и целует. Женщина вырывается, делает резкое движение и пытается перейти дорогу, но со следующим ее шагом раздаются оглушающий визг тормозов, грохот, удар. Молодой человек бросается вперед и буквально вытаскивает женщину из-под колес машины. Женщина, слабея, оседает в его объятиях. Машина уносится на огромной скорости и скрывается за углом.