Немного солнца для Скарлетт
Шрифт:
– Так вот, вы понимаете, что на фестиваль должна пойти такая картина, о которой заговорят. Не просто хорошее кино. А либо очень хорошее, либо очень плохое. В конце концов, на ком-то надо оттачивать остроумие. – Гость хохотнул.
Гроув все понял: это был намек, что лента, в которой снимается Анна, – обычная любовная история. Таких в год по всему миру делаются сотни.
– Очень здраво, – тем не менее поддакнул хозяин дома. – Нет ничего хуже посредственности.
– Вот видите, вы меня понимаете. Да, я читал тот самый роман. Он интересен, хотя уже не популярен. И потом, мистер Гроув, давайте я буду откровенным.
«Вот и главная гадость! – с удовлетворением отметил про себя Гроув. – Слава богу, недолго ждать пришлось!»
– Так вот, понимаете ли, Анна…
– Что – Анна?
– Ну, видите ли, сейчас появилось такое количество молодых и талантливых актрис, с таким почерком, с такой индивидуальностью, и они снимаются в таких фильмах… Простите, но я Анну очень люблю, люблю ее игру, ее красоту, но время, дорогой Гроув. Я буду с вами откровенен, время играет не в вашей команде.
– То есть история сорокалетней женщины, которая боится страсти, – это скучно? – Гроув намеренно пропустил мимо ушей
– Что вы, что вы! Я просто хочу сказать, что на фестивале должны быть фильмы, которые привлекут чем-то необычным!
– Правильно! Фестиваль – это своего рода декларация намерений! Это определение художественных тенденций! Ваша позиция очень верная! – Гроув подал гостю фужер с шампанским и добавил как ни в чем не бывало: – Так что вы говорите? Можно что-то предпринять, да?
И в этом был весь муж Анны – задать вопрос, словно это не вопрос, а уже ответ, и ответ положительный, и ответ не твой, а того человека, от которого зависит решение твоей проблемы.
Гость слегка стушевался, а потом стал что-то говорить о конкуренции, правилах и прочем. Но Гроув понял, что этот человек ему поможет. Он сделает так, что картина будет уже весной принимать участие в фестивале. «Ну конечно, Анна не юная актриса, Анна зрелая женщина. Да к тому же с плохим характером – врагов в мире кино она себе нажила предостаточно. И нет в ее глазах того блеска, того света, что был когда-то. Но она снялась в этом фильме, сыграла хорошо, так почему же не поучаствовать в фестивале? – думал про себя Гроув. – А этот мне поможет. Видно, что поможет. Все эти рассуждения о возрасте Анны – всего лишь прием, цену набивает. Ничего, понадобится пара-тройка ужинов, подарки. Еще что-нибудь в этом роде».
Гроув улыбнулся, словно ему не хотелось заканчивать такой приятный разговор и отходить от такого милого собеседника.
– Знакомьтесь, это… – Гроув представил гостю даму и, улыбаясь, обошел гостиную. Он был доволен – история с участием их фильма в фестивале началась. Колесо заскрипело, и вода польется в их с Анной сторону.
«Анна, Анна… – думал Гроув, и вдруг в его душе что-то дрогнуло. Его жена такая красивая, уверенная, колкая, резкая, такая успешная – и вдруг о ней говорят, как о ком-то, кто остался где-то позади, кто опоздал, не успел, отстал. Гроув отыскал ее взглядом – Анна с кем-то разговаривала, улыбалась своей красивой улыбкой, и глаза ее блестели, и осанка, и овал лица – все было таким, как и десять лет назад. Ему ли, ее мужу, не знать этого, не видеть этого! Гроув, движимый каким-то теплым и мягким чувством, приветственно махнул ей рукой. Она заметила его жест, удивленно подняла бровь – так только она умела делать, отчего ее лицо приобрело несколько нахально-вздорный вид. Гроув рассмеялся, а она все поняла – он послал ей знак привязанности, благодарности, что они вместе, что, несмотря ни на что, они рядом друг с другом. Анна в ответ улыбнулась. И ее лицо стало таким, каким было давным-давно, – милым, немного усталым и очень домашним.
«Они в кино этом спятили – в сорок лет в тираж? Сорок лет – возраст?! Да она лучше любой из этих молодых, что слоняются тут с шампанским! – Гроув вдруг вспомнил историю с упавшим софитом. – Падающий свет. Падающий свет. Вот как называется человеческое время в кино. Был свет, и нет его. Не светит, погас, исчез…»
Гроув уже выполнил все, что наметил на этот вечер, – он сделал свой ход. Он обозначил интерес к фестивалю, дал понять степень благодарности. Теперь оставалось ждать. Ему хотелось сбежать к себе в кабинет. Что он незамедлительно и сделал. Впрочем, где-то на полдороге ему повстречался Дик Чемниз. «Ну, хоть про главного героя нашего фильма нельзя сказать, что он стар и глаза его не блестят, как раньше. Например, в пять лет!» – хмыкнул про себя Гроув, приветствуя Дика.
– Простите, у меня безотлагательный звонок! – объяснил свою спешку Гроув.
Уже в своем кабинете, уютно устроившись в кресле и закуривая, Гроув припомнил необычно красивое лицо Дика и неожиданно порадовался: «А может, оно и хорошо?! Хорошо, что появляются эти молодые и необычные актрисы?! Может, это и хорошо?»
Что-то похожее на ревность шевельнулось у него в груди.
Анну удивил взгляд мужа. Это так давно было – среди большой шумной толпы они обычно посылали знаки внимания друг другу. Эти знаки были простым шутливым признанием в принадлежности друг другу. Мол, я помню, ты здесь, люблю тебя. Даже когда их семейные отношения испытали все виды бурь, они все равно прибегали к этому приему. Правда, теперь жесты несли иную смысловую нагрузку – деловую. «Подойти к тому». «Поговори с той». «Спасай, увязла в разговоре». И все же было что-то такое тайно-приятное, касающееся только их двоих в этом. Отвыкли они от этого, как только стали бывать на мероприятиях порознь. Гроув проводил много времени за границей, Анна снималась. Встречались они нечасто. Анна помнила эту привычку – отыскать глазами мужа, но потом и привычка стерлась. И сейчас, когда она увидела жест мужа, она обрадовалась. Чувство родственной любви и благодарности, которое она все-таки испытывала к Гроуву, заставило ее улыбнуться. «Гроув – это Гроув. А Дик… Дик – это совсем другое», – подумала она.
Согретая неожиданным вниманием мужа, Анна с большим рвением стала исполнять обязанности хозяйки. Она отдавала распоряжения официантам, она улыбалась гостям, она радушно угощала членов съемочной группы, которые в этом особняке как-то стушевались. Анна имела плохой характер, но легко оправдывала людей и входила в их положение.
– Прошу, проходите, на улице уже сыро. Здесь же намного уютнее! – зазывала она актеров и актрис, которые, не решаясь войти в дом, смущенно мялись на лужайке. Здесь, где уже было много вечерних теней, они себя чувствовали спокойнее. Анна приглашающе махала руками, а сама тем временем пыталась проследить за Диком. Тот, как обычно, был где-то на втором плане. Он бы одет в темные брюки, темный
– Вот тебе любовь звезды! Еще вчера с ума сходила, а сегодня ноль внимания! – поделилась наблюдением с коллегой гримерша Тони.
– Может, притворяется? – предположила ее собеседница.
– Нет, – уверенно отвечала Тони. – Так невозможно притворяться. Она стала такой, как была раньше. Как будто грим водой смыла.
Анна не стала такой, какой была раньше, она менялась так, что не узнавала себя, но железная дисциплина и жажда добиться своего заставляли ее соблюдать осторожность. Сейчас, на этом вечере, она вела себя так же, как и на съемках. Они ведь для нее не закончились, она не могла себе дать волю и обрушить на Дика свою страсть. Она была с мужем, еще не разъехалась съемочная группа, еще не прошел этот дурман творчества, который так меняет все вокруг. «Да, еще несколько дней… Еще несколько дней… Муж уедет. Я останусь в Париже. Дик тоже. Он говорил что-то такое. И тогда… Господи, да хоть бы ничего не случилось! – обо всем об этом Анна думала машинально, привычно, словно повторяла заклинание. – Главное, чтобы не случилось…» – мелькнуло у нее в голове, и тут словно кто-то ее толкнул. «А если он влюбится? Если его сдерживали съемки, режим, работа, сосредоточенность на роли? Если это только было делом времени?! Кто? С кем? С кем он мог бы встречаться!» – Анна в панике стала мысленно перебирать всех девушек, которые могли бы заинтересовать Дика. Она так вдруг разволновалась от страха и ревности, что отставила бокал с шампанским и налила себе водки. Напиток был правильным – на мгновение из головы вылетело все. А когда холодный жар растекся по телу, она чуть успокоилась. Она осталась стоять на высоком крыльце, на самой верхней ступеньке и таким образом имела возможность наблюдать за теми, кто был в саду, и за теми, кто предпочел яркий свет и домашнее тепло. Она довольно улыбалась: о них с Гроувом ходило много слухов и разговоров, но все без исключения подчеркивали, что и муж, и жена обладали вкусом и умели создать домашнюю атмосферу. Было время, когда Гроувы устраивали по несколько приемов в месяц. Но потом начались командировки мужа, Анна стала все чаще сниматься, и вот только непреложной традицией остались эти вечера, посвященные окончанию съемок. «Это правильно, это разумно – столько времени проработать бок о бок и потом просто разъехаться, как будто чужие?! Нет, съемки – это как брак, недолгий, но бурный. После него всегда есть что сказать другу другу», – думала Анна, наблюдая за гостями. Это сиюминутное одиночество на виду у всех ей нравилось. Это соседство – мрак сада и яркие огни гостиной, – как день и ночь, как зной и холод, напоминали ей собственную жизнь. Анна не страдала от избытка чувствительности, она не была сентиментальной, а в мир кино проникла, покусывая соперниц, льстя возможным покровителям и жестко обороняясь от посягавших на ее достоинство. Анна приняла основное правило игры: актриса должна быть эффектной, умной и работящей. В противном случае ее время будет исчисляться мгновениями. Анна приняла условия и выиграла. Очень скоро в мире кино о ней заговорили и как о партнере. Анна одна из немногих могла дать дельный совет и сценаристу, и режиссеру. Работать с ней было легко – она поддавалась лепке, но при это сохраняла свой стиль. Мужчины, как бы сильно ни были в нее влюблены, виду не показывали и предлоги для встреч изобретали хитроумные – все больше деловые. Это потом, когда ее имя на афишах стали писать большими буквами, Анна стала капризной, слегка грубоватой, циничной. Это потом она могла схалтурить и устроить на площадке скандал. Это потом она доводила до слез гримеров, парикмахеров, костюмеров. Это потом она могла «забить» на съемки и отдаться рискованному флирту. Это все было потом, когда ее признали звездой. Впрочем, хитростей у Анны было предостаточно – при всех своих «завихрениях» она отлично знала границы своего непослушания и эпатажа. Сейчас, стоя на крыльце дома и находясь на границе света и тени, наблюдая за гостями, она безошибочно определяла, кто из этих людей не сумеет пройти путь кинематографических искушений. Она видела оживленных женщин, наряды которых были продуманы до мелочей, жесты которых были обольстительны, губы манили, а глаза обещали бог знает что. И все это было ради одного – ради кино. Ради роли, ради хоть самой маленькой роли. Анна видела мужчин – они вместе с элегантными костюмами надели на себя солидность. Солидность была украшена самоуверенностью и стеснением. Стеснение происходило по причине зыбкости всего, что связано с творчеством. Анна понимала, что комплименты коллег, признание сообществом еще не говорят об успешности. Она знала, что расстояние от «убойного» сценария, от дорогущих съемок и завораживающих спецэффектов до полного провала и отчаяния – полтора часа времени. Всего лишь навсего один киносеанс. Анна уже прошла эту школу иллюзий и грубой реальности. И она всегда считала, что есть один рецепт спасения от этой зыбкости. Он был прост – не заниматься кино. Не играть, не снимать, не писать сценарии. Не вступать ни в какие отношения с этим миром, который и сам-то не понимает, что в нем правда, а что вымысел.
Но так Анна считала до этого дня. До момента, когда Гроув и Майлз ударили по рукам. До этого фильма она самонадеянно и хвастливо, так, как делают выжившие в опасных восхождениях альпинисты, говорила новичкам: «А ты не лезь сюда! Никто не звал. А раз пришел – готовься к худшему!»
Анна смотрела на людей, которые заполнили ее гостиную, и жалела этих людей. Заодно она жалела и себя – в этот раз на этих съемках она познала что-то другое, что-то, что не смогла разглядеть раньше. «Господи, если бы я сообразила это раньше! Хотя бы лет десять назад! Если бы я сообразила, что нельзя быть на виду. Нельзя быть «для всех». Надо что-то оставлять себе. Не такая уж и новая мысль. Но если бы не Дик, я бы не обратила на нее внимания».