Немного солнца в холодной воде
Шрифт:
Она легко вскочила на ноги, а он остался лежать и вдруг почувствовал досаду, что все оборвалось. Он смотрел на нее из-под опущенных ресниц, смотрел с сердитым и обиженным выражением, которое, как он знал, очень шло ему, и вдруг она быстро опустилась возле него на колени, взяла его голову в руки и, наклонившись совсем близко к его лицу, улыбнулась загадочной улыбкой.
– До чего же худой! – проговорила она.
Они пристально смотрели друг на друга. «Если она поцелует меня, – думал Жиль, – все кончено! Ни за что не встречусь с ней больше. А жаль, очень жаль». Эти дурацкие мысли разом пронеслись у него в голове, и сердце вдруг заколотилось. Но
– Послушайте, вы, может, немножко сумасшедшая?
Лицо ее вдруг приняло строгое выражение, и она сразу постарела на десять лет. Она покачала головой.
– Нисколько.
И уже до самого дома они не перекинулись ни словом. «Порто-флип» был достаточно охлажден, Одилия суетилась, раскрасневшись от волнения – ведь Натали Сильвенер была местной знаменитостью, – а Флоран ради гостьи надел чистую куртку. Гостья посидела еще с полчаса, была утонченно любезна, разговорчива, а потом Жиль проводил ее до машины. Она сказала, что завтра днем заедет за ним, раз ему так хочется побывать на выставке Матисса в городском музее. До вечера Жиль пребывал в угрюмом и злобном настроении и лег спать еще раньше, чем обычно. «Да что это на меня нашло? Зачем я взвалил на себя эту обузу? Все кончится деревенским борделем в окрестностях Лиможа, и я наверняка окажусь не на высоте. А завтра еще два часа изнывать от скуки в музее. Уж не рехнулся ли я?» Проснулся он очень рано, сердце у него заколотилось от ужаса, когда он вспомнил, что ему предстоит, и горько пожалел, что нарушилась устоявшаяся, уютная скука, обычно заполнявшая его дни. Но в доме не было телефона, и невозможно было предупредить Натали Сильвенер. Пришлось ее ждать.
Глава 4
– Ну что? – сказал он. – Довольны?
Он откинулся на спину, весь в поту, задыхающийся, униженный. И тем более чувствовал свое унижение, что упрекнул ее несправедливо, – ведь он сам завлек ее в эту постель. Они пили чай в придорожной харчевне, и Жиль, сунув хозяину денег, получил эту жалкую комнатенку. Натали, однако, и глазом не моргнула, когда он объявил ей об этом, ни единым словом не возразила, но ничего и не сделала для того, чтобы помочь ему. А теперь лежала рядом с ним, нагая, спокойная и как будто даже равнодушная.
– Чем же мне быть довольной? У вас такой злобный вид...
Она улыбнулась. Он воскликнул раздраженно:
– Для мужчины, согласитесь, это не очень приятно!
– И для женщины тоже, – спокойно сказала она. – Но ведь ты заранее знал, что это будет именно так, да и я, впрочем, знала. Ты нарочно снял эту комнату. Тебе нравятся неудачи. Правда?
Да, это была правда. Он положил голову на ее обнаженное плечо и закрыл глаза. Он вдруг почувствовал себя опустошенным и умиротворенным, словно после безумия любовных ласк. Комната с ее пестрыми занавесками и ужасным сундуком была ни с чем не сообразна – вне времени, вне смысла, как и он сам, как и создавшееся положение.
– Почему же ты согласилась? – растерянно спросил он. – Если знала...
– Думаю, мне еще на многое придется соглашаться ради тебя, – сказала она.
Наступило молчание, а потом она тихонько сказала: «Расскажи», – и он принялся рассказывать. Обо всем: Париж, Элоиза, приятели, работа, последние месяцы. Ему казалось, что понадобятся годы, чтобы все рассказать... чтобы очертить это «ничто». Натали слушала не прерывая, лишь время от времени закуривала
Наконец он умолк, чувствуя себя чуть-чуть неловко, приподнялся на локте и посмотрел на нее. Она внимательно разглядывала его, не шевелясь, лицо у нее было серьезное, сосредоточенное, и вдруг она улыбнулась. «Добрая женщина, – подумал Жиль, – невероятно добрая женщина». И при мысли об этой светлой доброте, обращенной на него, при мысли о том, что кто-то по-настоящему им интересуется, у него на глазах выступили слезы. Он наклонился и, чтобы скрыть их, коснулся тихим поцелуем ее улыбающихся губ, ее щек, ее опущенных век. В конце концов, не таким уж он оказался бессильным. Пальцы Натали вцепились ему в плечи.
Впоследствии, много позже, он вспоминал, что именно при мысли о доброте Натали тогда, в первый раз, он и сумел овладеть ею. И он, для которого эротика никогда не связывалась с добротой, он, которого скорее способны были возбудить слова: «Это настоящая девка», позже, много позже, слишком, кстати сказать, поздно настораживался, когда при нем кто-то небрежно произносил: «Это добрая девчонка». А сейчас он, улыбаясь, смотрел на Натали и – впрочем, не без некоторого самодовольства – извинялся за то, что ласки его были грубы. Она одевалась, стоя в изножье кровати, и вдруг, повернув голову, прервала его:
– Не могу сказать, чтобы это было восхитительно, но ты ведь чувствуешь себя лучше, правда? Освободился от заклятия?
Он даже подскочил. Обидеться или нет?
– Ты что же, всегда считаешь себя обязанной говорить такого рода истины?
– Нет, – ответила она, – впервые говорю.
Он рассмеялся и тоже встал. Было уже половина восьмого, она, вероятно, запаздывала.
– Ты едешь сегодня на званый обед?
– Нет, я обедаю дома, Франсуа, должно быть, беспокоится.
– Кто это – Франсуа?
– Мой муж.
И только тут он с изумлением подумал: «А ведь мне и в голову не приходило, что она замужем». Он ничего не знает о ее жизни, о ее прошлом и настоящем. Одилия на днях начала было вводить его в курс светских сплетен насчет Натали – он все пропустил мимо ушей. Ему стало неловко.
– Я ничего о тебе не знаю, – пробормотал он.
– А час назад и я о тебе ничего не знала. Да и теперь знаю не очень много.
Она улыбнулась ему, и он застыл, завороженный этой улыбкой. Нет-нет, именно теперь, сию же минуту, он должен дать обратный ход, если это надо. А это надо: он не способен любить кого бы то ни было, равно как не способен любить себя. Он может причинить ей только страдания. Достаточно какой-нибудь грубоватой шутки, и она почувствует презрение к нему. Но ему уже неприятно было об этом думать, в то же время его пугала ее смелая, искренняя, исполненная обещаний улыбка. Он пробормотал:
– Знаешь, я ведь...
– Знаю, – спокойно сказала она. – Но я уже люблю тебя.
На секунду в нем вспыхнуло чувство возмущения, даже негодования. Простите, так не ведут любовную игру: нельзя же сдаваться со всеми своими кораблями первому встречному! Нет, она сумасшедшая! Да какой интерес обольщать ее, раз она сама признала себя обольщенной? Как он может надеяться полюбить ее, если с первой же минуты она не оставила сомнений в своем чувстве? Она все испортила! Повела игру против правил. И в то же время его восхищала щедрость ее натуры, ее безрассудство.