Немного солнца в холодной воде
Шрифт:
Он устало опустился в кресло. Жан улыбнулся:
– Ты обиделся, что тебя взяли не только за твои выдающиеся способности?
– Ничего ты не понимаешь, – сказал Жиль. – Тут явная несправедливость, и я не желаю этим пользоваться.
Но в то же время он действительно чувствовал какую-то обиду. Обиду и отвращение. Ему хотелось послать к чертям Париж со всеми его интригами, его порядками, его лицемерием. Хотелось вернуться в деревню, в гостиные Лиможа, тихие, отжившие свой век, голубые, как глаза его зятя. Надо позвонить Натали и спросить у нее совета. Она скажет. В ней есть какая-то неподкупность и природная чистота. А ему именно это сейчас и нужно.
–
– Кому?
Этот прямой вопрос удивил его. Обычно Жан был сама деликатность.
– Почему ты меня об этом спрашиваешь?
– Просто интересно. Уезжая из Парижа, ты был похож на каторжника, влачащего за собой чугунное ядро существования, а вернувшись, ты прямо в облаках паришь. Любопытно, благодаря кому.
– Но ты ошибаешься! – воскликнул Жиль в полном ужасе. – Я вовсе не влюблен в нее, – наивно продолжал он, – я едва с ней знаком, она очаровательная женщина – вот и все!
Жан засмеялся:
– Вот и все! Однако, когда я предлагаю тебе должность, к которой ты всю жизнь стремился, ты выезжаешь только на следующий день. Встреча с Элоизой тебя раздражает. Ты торопишься позвонить этой женщине сразу же после приезда. И при первом же затруднении тебе необходимо спросить у нее совета. Вот вроде бы и все. Не смотри на меня, будто на мне дурацкий колпак, у тебя самого такой глупый вид, что даже страшно.
– Ну это уж слишком, – сказал Жиль. Он даже стал заикаться от ярости, от желания уверить Жана и самого себя в своей правоте. – Я же тебе говорю, она мне очень нравится – и только. Ты что, теперь разбираешься в моих чувствах лучше меня?
– Не только теперь, – ответил Жан, – а вот уже пятнадцать лет. Пойдем куда-нибудь посидим, и ты мне расскажешь о ней хоть немного.
Они зашли в «Шлюп», сели на террасе. Стояла чудесная, мягкая погода, солнце ласково грело их лица, и Жиль начал по настоянию Жана скупой, немногословный рассказ о своем провинциальном романе. К собственному удивлению, ему не удавалось внести в свою исповедь ту нотку цинизма или иронии, которая могла бы убедить Жана в его искренности – вернее, в неискренности. Но он упорствовал. Жан с сонным видом посасывал трубку.
– Если все так просто, – сказал он, – почему же ты туда возвращаешься? Поезжай с Элоизой на юг, как обычно.
– Да не в том дело, куда ехать! – воскликнул Жиль, окончательно выходя из себя. – Эта женщина как-никак меня интересует! Психологически...
– Вот уже сорок пять минут ты мне о ней рассказываешь, – заметил Жан. – Ровно сорок пять минут по часам. И даже к пиву не притронулся, невзирая на жару и пыл твоих излияний. Бедная Элоиза. И бедный Франсуа. Да-да, муж. Видишь, я знаю теперь даже его имя.
Жиль оторопело взглянул на него. На секунду у него закружилась голова, ему почудилось, будто что-то растет в нем и наполняет жгучим ужасом и в то же время чувством облегчения, он протянул руку, взял кружку пива и торжественно поднес к губам. Полузакрыв глаза, он запрокинул голову, теплое пиво полилось в рот, в горло, ему показалось, что он мог бы выпить так несколько литров и что отныне он всегда будет с таким же наслаждением утолять жажду... Он поставил кружку.
– Ты прав, – сказал он, – наверное, я люблю ее.
– Все-таки, как видишь, я оказался тебе полезен, – заключил Жан без улыбки.
Глава 3
День он провел как во сне. Он умирал от желания позвонить Натали и торжественно объявить ей о своей любви. В то же время ему хотелось преподнести ей это как сюрприз, как чудесный и неожиданный подарок, увидеть ее лицо, когда он скажет ей об этом. Только бы выдержать еще несколько дней, только бы дождаться того часа, когда она придет на вокзал встречать его... Они выедут за город, и он попросит ее остановить машину, возьмет в ладони ее лицо, скажет ей: «Знаешь, я безумно тебя люблю». И при мысли о том, как она будет счастлива, он испытывал и гордость, и нежность, он видел свое благородство как бы со стороны. В порыве великодушия он зашел в ювелирный магазин, купил на последние деньги забавный пустячок, отчего умилился еще больше, и в пять часов, как было условлено, с бешено бьющимся сердцем позвонил ей из маленького кафе рядом с домом.
Она сразу же подошла, но голос у нее был сухой, почти равнодушный, что сначала удивило, а потом обидело его. Но он тут же подумал: «Ну что ж, это вполне естественно». Он знал, что в любви всегда кто-то один в конце концов заставляет другого страдать и что лишь иногда, очень редко роли меняются. Но чтобы уже сейчас, так скоро, когда он едва признался самому себе, что любит ее, когда она еще не знает об этом, – страдать из-за нее?! Это было несправедливо и в то же время очень больно, но именно по этой боли он и убедился, что действительно ее любит.
– Что происходит? – весело спросил он.
– Происходит то, что у нас страшная жара, с утра все время гремит гром, а я... я безумно боюсь грозы. Не смейся, – тут же добавила она. – Я ничего не могу с собой поделать.
Но Жиль засмеялся: у него сразу отлегло от сердца, и в то же время он был удивлен. Впервые она вела себя по-ребячески. До сих пор все ее поступки – ее порывистость, безрассудство, полное пренебрежение к условностям – казались ему чертами, присущими скорее юности, а вовсе не пугливому ребенку, выросшему в мещанской среде.
– А я купил тебе подарок, – сказал он.
– Как это мило... слушай, Жиль, я вешаю трубку. Во время грозы очень опасно касаться электрических приборов. Позвони завтра.
– Но, – сказал он, – телефон не имеет никакого отношения к электричеству. Это...
– Умоляю тебя, – произнес резкий, изменившийся от страха голос. – Целую... Пока.
Она повесила трубку, а он стоял растерянный, не выпуская из рук трубки и пытаясь улыбнуться. Он подумал, что во время следующей грозы в Лиможе он будет держать ее в объятиях, и тогда посмотрим, что окажется сильнее – страх или наслаждение. Но ему стало тоскливо, он чувствовал себя покинутым; на улице светило солнце, и его подарок казался ему сейчас скорее нелепым, чем трогательным. Ему хотелось немедленно ее увидеть. Конечно, существует «Эр Интер», знаменитый «Эр Интер», и, если ему станет слишком уж тяжело, он сможет тотчас улететь. Он позвонил в Орли – до завтрашнего дня самолетов не будет; поезд уже ушел, машину свою он продал, и денег у него не было. К тому же завтра ему нужно поехать в редакцию выяснить насчет нового оклада и поговорить с Элоизой, и вообще жизнь – сплошной ад. Впрочем, этого следовало ожидать; слишком он был счастлив весь сегодняшний день. Мысль, что «за все надо платить», наполнила его отвращением к себе. Нет, он вовсе не выздоровел! Теперь он болен вдвойне, раз так подавлен и находится в полной зависимости от женщины, которую едва знает. Женщины, которая клялась ему в любви, а при первом же ударе грома бросила трубку. Он переживал свою обиду под добродушным взглядом хозяйки кафе и, почувствовав наконец, что она на него смотрит, вымученно улыбнулся.