Немобильный телефон

Евгений Акуленко

НЕМОБИЛЬНЫЙ ТЕЛЕФОН

Евгений выключил телевизор. Он уже не боялся оставаться один на один с собой. Одиночество больше не душило, не собиралось в горле комком, не лилось из глаз. Евгений понял, что еще чуть-чуть вот так и все. Край. Во всех смыслах. Его одиночество тоже это поняло и согласилось на компромисс. Так они и жили друг в друге, проросли травяной бородой, сцепились корнями.

Вокруг была чужая комната с грязными потускневшими обоями, с коробками вещей, оставшихся

после развода, сиротливо тянувшихся к свету одинокой настольной лампы, подальше от жирных черных теней по углам. За тощей стеной находилась коммунальная кухня с газовой плитой, не мытой со времен Сталина, мусорным бачком, ржавой раковиной и тараканами, бегло шарившими по облупившимся стенам и деловито поглядывающими с бельевой веревки, натянутой по диагонали, из угла в угол.

За мутным стеклом без занавесок жил Город, внезапно и неотвратимо ставший чужим. В Городе был декабрь, с мокрым снегом в лицо, грязный и теплый, как половая тряпка. Декабрь, который вот-вот готовился стать Новым Годом, грозил приготовлениями, мигал гирляндами с елок, пах мандаринами и шуршал подарками в разноцветных обертках, сновал деловитыми прохожими, скупал спиртное и съестное. Как когда-то... Когда был дом.

"Стоит остаться одному в пустой комнате, и сразу понимаешь, как тебя мало. Боишься погасить свет, чтобы не раствориться совсем, не осесть конденсатом на стекле".

Невеселые размышления прервал странный звук - на подоконнике что-то звякнуло. Звонок был вялый, словно у механического будильника с размотанной до предела пружиной. Под желтой от солнца и времени газетой с густо налипшей пылью оказался телефон. Черный, поцарапанный, без диска номеронабирателя, с проводом, перемотанным липкой, свисающей лохмотьями изолентой, который уходил куда-то в недра батареи, теряясь в паутине.

"Странно, в агентстве сказали, что комната без телефона. Может, еще не успели отключить?"

Аппарат снова хрюкнул, настойчиво предлагая снять трубку. Евгений пожал плечами, приготовившись объяснить, что "такие здесь больше не живут".

– Алло!
– в трубке молчали, - Слушаю вас!
– повторил Евгений.

– Привет, Жентюрчик!
– ответил голос с оранжевыми лепестками осенних хризантем, голос, который ни с чем нельзя было спутать, голос мамы, - Молодец, что позвонил!

Вопрос Евгения: "Как вы меня нашли?", застрял в горле.

Мама что-то говорила про погоду, про выборы, про здоровье, давление, про вязаный свитер, шарф и чеснок. Евгений отвечал односложно, не задумываясь о смысле. Просто слушал, глупо улыбаясь, теплые лепестки, которые распухли в шар, окутали, согрели, словно пуховым одеялом. На душе стало спокойно и уютно.

– Ну, все, пока! А то разоришься на межгороде, цулую!

– Пока! Бате привет!
– Евгений отрешенно положил трубку.

"Однако", помотал головой он. Если бы Евгений курил, то непременно затянулся бы сигаретой. Рука сама потянулась к трубке, придавила динамик к уху. Ничего. Не было ни гудков, ни шорохов. На подоконнике стоял обычный раздолбанный аппарат.

"По-моему, твоя крыша хочет в отпуск", заключил Евгений, погасив лампу. "Спорт, витамины и секс!", клятвенно пообещал он самому себе и уснул.

День начался писком включаемого по таймеру телевизора. Секундой позже нахлынула тоска последних дней, привычно сжала сердце липкими пальцами.

– До Нового Года осталось ковырнадцать дней, - радостно сообщил диктор под блямкание колокольчиков.

– Очень мило, - Евгений нашарил босыми ногами тапки.

С этого момента, как по отмашке флажка, начиналась длинная монотонная череда ежедневных событий, совершаемых механически и с завидным постоянством на протяжении долгих лет. В памяти был один общий, универсальный день, как трафарет, как шаблон, в котором менялись только числа и рубашки, а все остальное оставалось неизменным. Евгений открывал кран - лилась вода, что-то говорил и знал, что услышит в ответ, жизнь была предсказуема как светофор: "Стойте, подождите, идите".

Евгений неподвижно стоял на перекрестке и смотрел на меняющиеся огни, на замирающую по их командам вереницу машин, в стеклах которых отражались мигающие на разные лады блики гирлянд, до тех пор, пока его грубо не толкнули в плечо: "Встал на дороге"...

С удивлением Евгений обнаружил, что идет уже не на работу, а назад, что утренние сумерки уже сменили вечерние, и день снова провалился в небытие, ничем не зацепив память.

"Домой?", спросил его, прощаясь, охранник. Евгений кивнул, машинально пожав руку. Но, потянув на себя деревянную покосившуюся дверь своего подъезда, понял, что дома у него нет. Есть просто место, где он спит. Дверь заскрипела и зло ляпнула вдогонку по косяку: "Еще один... Шляются..."

Комната встретила тишиной и запахом нежилых помещений, запахом пустоты. Распугивать тишину привычно взял на себя телевизор: "депутатские фракции, сок "Чемпион", около ноля ночью". Евгений распахнул форточку и в жилище ворвался холодный городской воздух, настоенный на свете фонарей и перемешанный снующими машинами с гарью и дымом.

Постукивали пуговицами о деревянные стенки шкафа рубашки, привычно занимая свои места, Евгений принялся разбирать груду вещей на полу.

Из фотоальбома выскользнула пачка фотографий, веером разлетелась по полу. На них Евгений был со своей будущей бывшей женой. Юные, счастливые...Память могла обманывать, но фотографии, на которых застыло время, не врали. Девушка, которую он когда-то любил, была не той, с которой он расстался, которую оторвал вместе с куском себя. Евгений поспешно вложил пачку обратно в альбом и спрятал его в самый дальний угол. Когда-нибудь он сможет его открыть. Когда-нибудь... Не сейчас...

Сердито позвякивая в тесноте, улеглись вилки с ложками, закряхтев напоследок, въехал в дюбель шуруп, заботливо принявший на свои худенькие плечи настенный светильник. Коробки одна за другой складывались гармошкой и отправлялись в угол к остальному мусору. Когда Евгений, наконец, решил его вынести, часы показывали полпервого ночи.