Немтырь
Шрифт:
Та, будто понимая его речь, виновато отвернулась, отошла в сторону под ель. Отряхнулась от грязи и воды, легла на подстилку из хвои, вытянулась во всю длину тела, часто вздыхая боками. Устала!
Янис посидел еще какое-то время, поднялся, пошел в избу топить печь, поставил над огнем котел. В голове роились обнадеживающие мысли: «Придут голодные, с дороги горячего похлебают».
Утро следующего дня разбудило другой заботой. Сегодня надо перекрыть речку, пока не скатилась рыба. Ранний рассвет пропитал за окном толстые деревья матовой синькой — к хорошей погоде. Присев на нарах, взял спички, не зажигая керосинки, затопил печь. Елка, чихнув, заскребла лапой дверь, попросилась на волю. Выпустил ее, занес с улицы казан, поставил греть на плиту. Поднял крышку: супа осталось больше половины. Одному хватит на два дня, на всех будет мало.
Пока нагонялось тепло и грелась еда, сходил на улицу, сделал несколько упражнений. Заниматься утренней гимнастикой с детства требовал отец. Размять тело и согреть мышцы считалось одним из правил перед завтраком и вошло в привычку. Потом умылся в ручье, вытерся чистой тряпкой, бодрый вернулся в зимовье.
За завтраком тщательно вспоминал, что ему снилось. Должен быть какой-то знак: придут сегодня отец с братьями или нет? Однако ничего не прояснилось. Ночью спал крепко, ни разу не поднявшись, чтобы затопить печь или выйти на улицу. Сказывались усталость и процесс выздоровления. Правая нога не доставляла боли, слегка прихрамывая, он мог ходить без палки.
Так и не вспомнив ничего, Янис покормил Елку. Налил несколько черпаков похлебки в деревянное корыто, перемешал с сухарями. Посмотрел в котел: еды осталось не так много, все равно придется варить кашу, — и вывалил содержимое собаке.
Прежде чем идти, написал в тетрадке несколько слов: «Пошел ставить стенку. Приду, накормлю свежим хариусом. Октябрь 3».
От зимовья до речки не так далеко. Надо спуститься с пригорка в займище, обойти завал из деревьев и невысокую скалу и только потом выйти к берегу. Там, на сливе ямы, они перегораживают ее тальниковой стеной, в проходах ставят морды, ловят рыбу.
Вереды ее называют Безымянка. Название передалось от деда. Ее ширина здесь не превышала двадцати шагов. В длину можно пройти за один день от истока до устья. Она брала начало под Черной горой и впадала в Рыбную реку. Та, в свою очередь, пополняла Кан.
Бурная весной, полноводная летом, Безымянка осенью становилась подобна укрощенному скакуну. Тихая и спокойная по плесам и ямам, говорливая в частых перекатах, она имела небольшую глубину. Местами до колена, а где-то до пояса, речка сама выказывала покорность: «Вот я какая! Человек мне друг». Но стоило пойти проливному дождю, становилась неузнаваемой. Прозрачная вода окрашивалась в цвет недобродившей медовухи. Плотное течение горбилось и бушевало, как обрушившаяся с откоса лавина. По поверхности плыли палки, коряги, сорванные с берегов куски дерна. В такие дни Безымянка будто хохотала: «А ну, кто смелый? Подходи! Враз сгребу в свои объятия. Утоплю, не заметишь!».
Глубокой осенью, с первыми морозами речку шуговало. Густую воду на перекатах схватывало комковатым, как вата, мокрым льдом. Своей массой он затыкал наиболее мелкие места, образовывая запруды. Скопившаяся вода выходила из берегов, перемешиваясь со снегом, превращалась в кашу, несла на себе камни, рыбу, вырывала с корнями деревья. Тяжело тому, кто попадет в эту лавину, из нее выбраться невозможно.
Добравшись до русла, Янис посмотрел вокруг. Воды немного. Облетевшие с деревьев листья давно уплыли, подхваченные течением. Упавший с берега на берег старый кедр на месте. Под елкой в сухом месте стоят колья. Подошел к головке ямы, осторожно выглянул из-за него в глубину: над дном рябит, качается тень от черных спин: рыба есть! Вернулся к скале, поднялся по ступенькам на небольшую высоту. Здесь, в каменной нише, накрытые от дождя и снега карнизом, стоят двухаршинные куски тальникового плетня. У стены, наваленные друг на друга, стоят три морды-ловушки для рыбы, на вешалах висят кожаные, просмоленные в швах водонепроницаемые штаны.
Постепенно перетаскал все на берег. В первую очередь, чтобы не намокнуть, надел штаны с лямками. Не торопясь, стараясь не шуметь, чтобы не спугнуть хариуса, приставил к кедру колья. На них наложил плетеную стенку, в двух местах между кольями поставил морды, связал все веревкой. Работал долго, пока по-осеннему холодное солнце не накололось на вершину старой пихты. Обед!
Не снимая штанов, вышел на берег. Привязал на палку вывернутую мохнатую рукавицу. Сунул в воду, к самому дну, пугая рыбу. Стайка хариусов, принимая рукавицу за норку, испуганно метнулась вниз по реке. Тычась головами в тальниковую преграду, заметалась по сторонам. В итоге находила узкое горло морды, залетала в ловушку.
Шуганув рыбу, Янис вернулся на берег, оставил палку с рукавицей под деревом до следующего раза. Взял казан, прошел к мордам. В дверцу сверху вытащил около тридцати штук серебристых хариусов. Общий улов составил больше половины казана. Довольно улыбнулся: на жареху хватит!
Перед тем как идти в зимовье, снял штаны. Еще раз внимательно осмотрел перегороженную реку, взглянул на чистое, безоблачное небо: все нормально, теперь главное — не прокараулить непогоду. Осенью запруду надо проверять два раза в день — утром и вечером. Если перед снегом вовремя не убрать плетень и морды, их сорвет и унесет шуга. Чтобы потом все сделать заново, потребуется много времени.
На зимовье Янис почистил, выпотрошил и подсолил рыбу. Несколько штук пожарил и съел, оставшуюся оставил отцу и братьям. Кашу варить не стал, решил приготовить ужин позже, чтобы все было горячее.
До вечера оставалось еще достаточно времени. Он не стал его тратить попусту. Под горой, в высокоствольном кедраче, жила колония шадаков (лесная пищуха или сеноставка). Эти травоядные зверьки были излюбленным лакомством соболя. Отец всегда ловил их в мелкие капканы на прикорм.
Добравшись до знакомого места, Янис поставил пять капканов на заметных тропках, свистнул в трубочку, подражая самочке. Очень скоро из-под корней стали выскакивать самцы. Выискивая объект внимания, забегали по тропкам. Некоторые из них становились добычей «железной собаки». Так Вереды называли капканы.
Охота длилась долго. К вечеру в котомке Яниса находилось шесть зверьков, на них он мог насторожить двенадцать кулемок.
Довольный успехом, охотник вернулся к избушке. По дороге думал, как его похвалит отец, когда узнает, что он сделал много дел.
Никто его там не встретил, лишь уставшая Елка, набегавшись по тайге, приветствовала хозяина негромким лаем.
«Ничего, до вечера еще есть время! Придут», — успокаивал он себя обнадеживающими мыслями, разжигая огонь.
Некстати кончились спички. Он взял на полке новый коробок, разжег на улице костер. Над открытым пламенем пища варится быстрее, и в зимовье потом не так жарко.
Янис набрал в казан воды, повесил над огнем, перебрал крупу, засыпал в кипящую воду, посолил, сдобрил пережаренным на сковороде салом: «Пусть будет пожирнее. Чтобы с дороги наелись хорошо! Мяса бы кусок». А сам, периодически вскакивая с чурки, крутил головой, напрягал слух. Но все напрасно. Собака также оставалась равнодушной к окружающему миру. Ее слух, обоняние, зрение не воспринимали лес, в котором, кроме Яниса, не было людей.
Сварилась каша. Догорающий костер превратился в скопище ползающих светлячков. Над тайгой сгустилась мгла, в черном небе не видно звезд. Теплый ветер стайкой мигрирующих белок поскакал по лохматым ветвям пихт и елей. Елка задней лапой почесала за ухом: будет дождь.