«Дядя Ваня» в исполнении Лондонского театра.Культурный шок. Семья. Отъехавшая мамаша-шестидесятница с палкой, всю жизнь читаетполитические брошюры, Плеханов, Кропоткин,мыслители! считает сына полным ничтожеством.С этого все начинается. Живут под одной крышей.Сын её терпит, кормит, никогда не велсамостоятельной жизни, воспитанная зависимостьи чувство долга: вечно в долгу. Не покладая рукработает вместе с племянницей Соней,дочерью его покойной сестры, управляетсемейным имением, занимаясь с утра до ночикрестьянским трудом. Экономя на всем,могут свести концы с концами. Даже удаетсяподдерживать бывшего мужа покойной сестры,отца Сони, профессора петербургского университета.Он семейная гордость, большой ученый, мироваязнаменитость. И еще кормят приживала Телегина,жалеют его, разорился, жена сбежала с немцем,у немцев все гораздо лучше и прогрессивнее, считает,что сам виноват, один вырастил детей, почти член семьи.Зимой
под керосиновой лампой дядя Ваняс племянницей Соней читают иностранные журналы,делают выписки для профессора, помогают его трудамна благо человечества. Он талант, а они обыкновенныемелкие люди. Их сосед доктор Астров спасает леса,делает губернские карты лесных зон, размышляето будущем на тысячелетье вперед, сажает деревья,лечит крестьян и возмущается ими, мол, дики, грязны,невежественны и вырубают лес, чтобы топить печи.Соня в него по уши. Ее папаша-профессор выходит в отставку,перебирается на жительство в имение покойной женысо второй женой, лет на тридцать его моложе,выпускницей консерватории, которой он не позволяетзаниматься – музыка мешает его занятиям во имявеликих целей науки. Столичная штучка, курит,платья по моде, украшения, вызывающая походка,смелость. Ваня и Астров втюриваются в нее с ходу. Профессор пишет исключительно по ночам,поднимает среди ночи старушку-прислугу, чтобподавала чай, всех будит. Все выбиты из нормальногорасписания, никто больше не может встать ранои не в состоянии ничего делать, сельская работа стоит.Даже доктор медлит ехать принимать роды,трижды за ним присылают. Все домочадцы и гостиразочаровываются в светиле – посвятили жизньвеликому человеку, оказался невыносимым пустозвоном.Все много пьют, включая молодую супругу ученого мужа,и никто, хотя все влюблены, ни с кем не спит, главное —благо человечества и никаких тебе удовольствий. Профессор додумался: продать имениежены-покойницы и уехать обратно в Питер от этихпровинциалов с их служением прогрессу, коего он и естьпредставитель, они ему всем обязаны. А им тогда где жить?семья по миру пойдет, об этом знаменитость не подумала.Да имение-то принадлежит не ему, а дочери его Сонеи брату жены покойной, Ване. Они в этом доме живутс рождения с сумасшедшей старухой, сеют-пашут,варят варенье, читают книжки. Бабка тоже ставитинтересы научного прогресса выше мелких своих,стучит клюкой, чтобы все слушались профессора,он умный, а вы все идиоты. Ваня стреляет в профессора,причем дважды и оба раза промахивается. И никтоне идет в полицию. Прямо русская революцияв семейном масштабе. Цитаты в их речи из Шопенгауэра,Достоевского, Ницше. Уже Фрейд, а у них небо в алмазах.2003
«L’enfance de l’art commence avec l’enfance…»
L’enfance de l’art commence avec l’enfance. 1Детство началось с войны.Война началась с оккупации, пропажи необходимого,введения карточек. Безопасность и нормальность исчезли.Выживание не позволяет любить ребёнка.Выживание, оно не о том, чтобы брать его на руки и кормить.Война, она не о том, чтобы понимать нужды детей.Война не занимается признанием детских способностейи талантов, ни тем, чтобы он был в центре внимания,чтобы уделять ему время, чтобы он мог расти счастливым,уверенным в себе, состоявшимся.Война сделала его пугливым, ранимым и одиноким.Она сделала его потеряным, неловким и нервным.Он не доверял миру, только своему другу из комиксов Литтл Немо.Когда их освободили, он научился радоваться. Раны войнызатягивались в процессе социально принятого занятия рисованием.Искусство становится его игрой и призванием. Его гневуещё предстоит проявиться, он выйдет наружу по мере роста,личного и творческого. Обозлившись на всех и вся,подростком он покидает дом. Конфронтация продолжаетсясо студенческими событиями 1968-го.Он изобретает колесо и ездит по новым местам.Он ощущает себя свободным от любви-ненавистик родной культуре. Он учится ощущать свой внутренний мир.Он перестаёт чувствовать себя маргиналом. Он обретаетнезависимость. Он участвует в глобальном изменении мира.Он трогает моё сердце. Эти двадцать пять строчекесть моя антивоенная пропаганда.Автоперевод текста-инсталляции на выставке Мишеля Жерара в Музее современного искусства, Ницца, лето 2008.
1
Детство искусства начинается с детства (фр.).
Перевод с польского: Чеслав Милош, Приготовление
Вот ещё один год, когда я не был готов,но завтра, самое позднее, начну большую книгу,где век мой предстанет, каким он в реальности был.Солнце в нём всходило над праведниками и ублюдками,вёсны и осени в свой черёд возвращались,дрозд лепил гнездо из глины в чаще,и лисы учились лисьим своим повадкам.Таково содержание, каркас книги. Армии в нейпересекают зелёное поле, вслух на ходу матерясьмногоголосо и проклиная; дуло танка огромновырастает из-за поворота улицы; начинается акция погромав лагерной тьме, под вышками за колючей проволокой.Нет, не завтра. Не раньше, чем лет через пять или десять.Мозг не в состоянии уразуметь, в голове не укладывается мысльо матерях, и возникает вопрос, что есть человек,рождённый женщиной. Вот он пригнулся, прикрыв голову,пинаемый коваными сапогами, бежит под огнём,горит ярким пламенем, свален бульдозером в глинистый ров.Её дитя. С плюшевым мишкой в обнимку,зачатый в наслажденьи. Я ещё не могуговорить об этом, как принято, спокойно.
Рассказ Мишеля: 12 декабря, 2007
«Бёклин, – он только что прочитал и пересказывает, —написал пять вариантов „Острова мёртвых“.Время, когда везде репродуцируют „Звон колокола“Милле, но он приелся, и расторопный маршан решилрастиражировать „Остров мёртвых“. Выпустил гравюры,фотографии, календари, открытки, шкатулки, всякий ширпотреб».Слушаю, размышляя, почему образ смерти начал тогдапривлекать человечество, ипохондриков, символистов,туберкулёзных больных, декадентов, садистов. Фрейдписал, что Бёклин, как греки, пользовался образамимужчины-женщины-зверя. Много позже Макс Эрнстнапишет зверя с женским торсом, и Андре Бретон его купит.Ленин в гостиничном номере в Цюрихе сочиняетперманентную революцию, на стене «Остров мёртвых».Надежда Константиновна, супруга вождя, записываетв дневнике: «Он неотрывно смотрит в лицо зверя,это меня пугает». Гитлер восхищался Бёклином,купил оригинал на аукционе. В 39-м, когда Молотовподписывает пакт о ненападении в кабинете фюрера,на стене, судя по фотографии, висит «Остров мёртвых».Копия в городском музее в Берлине. Остров мёртвых.
«В Америке принято спрашивать: „Вы какой поэт?"…»
В Америке принято спрашивать: «Вы какой поэт?»В 80-ые можно было услышать от вполне приличных людейс образованием: «Я поэт-сюрреалист».От неожиданности я не могла удержаться от смеха.Они обижались: «Это не шутка, это серьёзно».Как если бы мы сказали, что мы латинские поэты,или акмеисты, или поэты-метафизики.Сначала я думала, что они действительно без комплексовстарых культур, потом поняла, что у них другие правила игры,но долго не умела ответить, какой я поэт. Теперь запростоотвечаю, что я поэт политический, постсоветский,эмигрантский, русско-еврейский, феминистский,испытавший влияния футуризма, афроамериканской поэзиии Нью-Йоркской конкретной школы 60-х.2008Автоперевод
Четырнадцать строк
Я пыталась переводить сонеты Шекспира,что непросто даже с моим медиевистским прошлым,и зачем эти две всегда лишние строчки. Отец был мэром,устраивал жильё бродячим актёрам, а перчатки тогдане носили простолюдины. В школе – кстати, она в сохранности, —учили латыни, протестантизму и как держать свой заднепобитым. Разыгрывали зрелища Рима, Плавт, Теренций,благочестивые их злодеи морализировали, как скоморохи.Его молодые наставники стали учёными мужьями.Доска, по которой учили алфавит и Патерностер,сторонясь католичества по полит.причинам.Так станешь умным, начнёшь писать шифровкииз мешанины слов исторических с опасностью времени.Остановилась на пятом сонете, талант переводчика мне не достался.
Мириам
Когда я вышла из Египта,меня тогда иначе звали, но брат меня не замечал.Хотя уже понятно было, особенно когда в пустыне(распространяются пустыни, в них до сих пор немноголюдно),вода и значит выживание, что очевиднее сейчас.Его дела всегда важнее. Народ, законы, уложенья,свиданья с самой высшей силой и для наглядности – чудеспрямой показ. Боренье с идолами женщин, с детьми,возжаждавшими млека, орущими по-арамейскии мёда позабывши вкус. Его совсем другое детство,и он не понял, он не внял, он ощущал с трудом другого,он и в себе-то разобраться не понимал совсем зачем.Он речь держал перед народом, но говоренье в пустотуи монологи монотонны, косноязычны и напрасны.Та люлька, на воде корзинка, он плавал в ней всю жизньпо рекам. Моря, пороги, водосбросы, волны качанье, убаюки.
«Я смотрю в зеркало и знаю, сколько мне лет…»
Я смотрю в зеркало и знаю, сколько мне лет.Себе пеняю, не маленькая и пока живая,и цифра большая, не до мяуканья, кваканья, кукареку.Ищешь примеры для подражанья, косишь глазна патриархов шестидесятых, они на кладбищах,на больничных койках, оформили пенсию, инвалидность.Семидесятники со следами выпитого на их лиц пугают девиц.Восьмидесятые только выросли и пали-пропали,взросло поколение, которое мы не произвели,класс неимущих, святых, песенки их, птенцов молодых.
Выборы: 2009
Вхожу в кафе. Семеро мужчин по лавкам.Двое с компьютерными книжкамипо разным углам. Один фотографв чёрной кожаной курткес двумя цифровыми камерами, сразу завидую,снимает чью-то спину и жёлтый шарф.Человек почувствовал, обернулся, лицо азиата.Юноша в меховой ушанке рядом со мнойоказывается девочкой с сотовым телефоном,обсуждает счёт от дантиста с представителеммедицинской страховки. Няня кормиттрёхлетнего человека яблочным пюре из банки,он ест, и видно, что эти двое действительнолюбят друг друга. Немолодой гей вяжет на спицахчто-то сложное, тёмно-зелёное и голубое.Так мы живём в Нью-Йорке. Ничего особенного,как все. Читаю первую книжку Обамы.Две недели до инаугурации.
«Меланхолия» Дюрера, 1514
Пила, линейка, гвозди, молоток.Песочные часы, весы, рубанок, чернильница.Склонился ангел над точильным камнем.Каменная пирамидка с письменами.Лестница-стремянка. Настенный колокол.Табличка с цифрами и кружка около кувшина на столе.В просвете видно море, маяк и город с радугой над ним.В полёте мышь летучая растягивает перепонки лапок.Часы. И непонятно, зачем мне эта опись, списокпредметов в мастерской алхимика, словно инвентаризация.На маленькой гравюре читаем «Меленхолия I»,римской цифрой. Депрессия по-нашему, боюсь,уже не первая его. Магические символы, словарь,мечта о превращенье одних веществ в другие,концептуальные начала. И почему здесь женщинас распущенными волосами, в веночке, в домашнемренессансном платье, с крыльями орла и с циркулем в руках?Опершись на руку, пытается постигнуть сих наук,найти решенье, раз без неё не обошёлся, позвалв своё сакральное пространство. Её присутствиеему необходимо, оно целебно, по-нашему терапевтично.Возможно, уповает, что ангельские крыльяот чёрной меланхолии спасут.Её зовут Агнес, она его жена.10 сентября, 2010