Ненавидь меня
Шрифт:
Но я вспоминаю прошлую ночь и то, как она не пустила меня в свою постель, и решаю, что лучше не испытывать судьбу. Особенно сейчас, когда она смотрит на меня так, словно я ей не только не противен, но, возможно, даже нравлюсь.
"Развлекайся, принцесса". Я беру ее за бедро, целую в лоб и ухожу, пока не потерял способность контролировать свои самые темные порывы.
"Папа звонил", — говорит она, когда я отстраняюсь, и у меня мурашки бегут по коже при мысли об этом ублюдке. "Он хочет, чтобы мы пошли на благотворительный вечер в детскую больницу на следующей неделе. Там будет
В голове промелькнули воспоминания о последнем совместном посещении гала-концерта, и я улыбнулся. "Ты приглашаешь меня на свидание, Эф?"
Она перекатывает стебель подсолнуха между пальцами. "Наверное".
"Ты хочешь, чтобы я был твоим парнем? Немного конфет на руках, чтобы похвастаться", — поддразниваю я.
"Ну, ты же мой муж". Она поглаживает меня по груди и улыбается. "Помнишь?"
И, черт возьми, эти несколько слов чуть не поставили меня на колени.
Я лежу на диване и смотрю в потолок, закинув руку за голову. Я слушаю, как в печке потрескивает пепел, создавая слабое оранжевое свечение, в то время как остальная часть комнаты погружена в темноту.
Эффи легла спать несколько часов назад после того, как весь день рисовала. Хотелось бы обвинить ее в том, что она не может спать на мягком диване подо мной, но я знаю, что это не так. Это женщина наверху, свернувшаяся калачиком под одеялом. Я представляю ее, завернутую в белые простыни, и готов поспорить, что при свете луны она была бы похожа на водяную лилию с серебристо-белыми лепестками.
Я не знаю, что делать дальше. Нас ничто не разлучает. Ни семейное соперничество, ни ограбление, ни жених или брак по расчету. Только грехи нашего прошлого.
Она моя по закону, но не по душе. Не полностью. Еще нет.
Она пробыла в озере несколько драгоценных мгновений. Я чувствовал, как она распахивается, позволяя частичкам своей души выплывать ко мне, доверяя мне поймать их. Она хотела быть уничтоженной так же сильно, как я хотел быть поглощенным.
Я вздрогнул от звука шагов наверху. Я внимательно прислушался, не пошла ли она в туалет. Нет.
Несколько минут я лежу неподвижно, сердце бьется все сильнее и громче, как будто притягивая меня к ней. Я откидываю одеяло и поднимаюсь наверх в одних трениках. Я застаю ее в ее импровизированной студии, залитой лунным светом, в той же самой рубашке, в которой она была вчера. Ее голые ноги выставлены напоказ, и у меня чешутся пальцы, чтобы погладить гладкую кожу, надеясь, что от моего прикосновения у нее побегут мурашки.
Она поворачивает голову, когда я медленно приближаюсь. Я двигаюсь медленно, как будто она — мираж, который может исчезнуть, если я буду двигаться слишком быстро. "Не могу уснуть", — говорит она, потянув за вырез рубашки.
"Я тоже не могу". Я сокращаю расстояние между нами и провожу пальцем под ее подбородком, поднимая ее лицо. "Что в этой красивой головке, принцесса?"
Она зажимает нижнюю губу между зубами и медленно
"Я чувствую, что не могу доверять себе, когда дело касается тебя". Ее слова, словно физический удар, заставляют меня сделать шаг назад и уронить руку. "До тебя у меня не было никого, кому я могла бы доверять. Но потом то, что моя семья сделала с твоей… Мы ушли на войну, и у меня больше не было тебя, но у меня всегда была я сама. Теперь я не уверена, что это так.
"Иногда я чувствую себя телом, которым торгуют и покупают, а не личностью. Что будет, когда ты поймешь, что тебе продали испорченный товар? Я все еще буду тебе нужна?"
Мое горло сжимается, и любой ответ пересыхает. Слова не помогают мне, ничто не кажется адекватным. Никаких извинений не хватит. Никакое утешение не может быть достаточно сильным.
Не знаю, что заставляет меня это делать, но я подхожу к мольберту и выдавливаю на палитру немного золотой краски. Я беру первую попавшуюся кисть и провожу ею по краске, приподнимая подол ее рубашки, пока она не стягивает ее через голову.
Сердце колотится в груди, когда я вижу ее совершенно обнаженной на табурете. Она сворачивается в клубок и обхватывает руками свои груди. Я не говорю ей раздеться. Я не говорю ей, что мне нужно посмотреть. Я встаю на колени сбоку от нее и смотрю на изгиб ее бедра и ляжки, когда она сидит, скрестив одну ногу над другой.
Я вспоминаю следы растяжек, которые я увидел в нашу первую ночь здесь, и думаю, что никогда не видел ничего более прекрасного. Она напрягается, когда холодная краска касается ее кожи, но расслабляется под мазками. Я провожу каждую линию, пока ее бедро не становится золотистым.
Я перехожу на другую сторону и с благоговением выделяю каждую отметину и шрам. Она резко вдыхает, когда я опускаюсь перед ней на колени и раздвигаю ее колени. Я осторожно поднимаю ее ногу и кладу ее себе на плечо, набираю на кисточку побольше краски и провожу ею по растяжкам на внутренней стороне бедра. Я кладу другую ее ногу себе на плечо, и ее руки взлетают, чтобы вцепиться в мои волосы для равновесия. Я чувствую жар ее пизды и запах ее возбуждения, что заставляет меня застонать и провести носом по ее бедру, прежде чем рисовать полосы.
Когда я закончил, я поцеловал ее киску, надеясь, что она почувствует трепет от этого. Она вздрагивает, когда я провожу длинную, широкую линию от входа до клитора. Я смотрю на нее сверху, впиваясь зубами в ее нижнюю губу, и убеждаюсь, что ее глаза обращены на меня. "Расскажи мне обо всех способах, которыми я причинил тебе боль".
Она молчит, и я снова ласкаю ее киску медленными, тяжелыми движениями языка. Затем я замираю на расстоянии дыхания от ее сладкого жара, ожидая.
"Ты манипулировал мной", — вздыхает она, и я делаю еще один целенаправленный смачный лиз, снова делая паузу на вершине, пока она не заговорит снова. "Ты заставил меня". Еще один сильный удар.