Ненависть и месть
Шрифт:
– Изя, с твоим сердцем можно прожить еще триста семьдесят два года, – скептически произнес Ефим Наумович. – Но интересно было бы знать, что мы будем есть все это время?
– Какие триста семьдесят два года? О чем ты, Фима?
– Да, юмориста Шифрина из меня не выйдет. – Было слышно, как в трубке горестно вздохнул Айзеншток. – Я же тебя предупреждал, Изя, что скоро мне нечем будет торговать.
– Это я уже понял.
– В общем, так, Изя, если к вечеру ты не позаботишься о товаре, то я на службу не выхожу.
– Это что – забастовка? – ошеломленно переспросил Копельман.
– Можешь называть это как хочешь – забастовкой или бойкотом, но торговать мне больше нечем. А еврей, у которого в лавке нет товара, должен лечь, накрыться саваном и ждать встречи с Господом Богом.
– Фима, только не нервничай, – скривившись, словно от зубной боли, сказал Исаак Лазаревич, – я все улажу. И пожалуйста, не надо пугать меня страшными словами. К вечеру товар будет.
Положив трубку, Копельман достал из внутреннего кармана пиджака толстую записную книжку и принялся лихорадочно перелистывать страницы.
– Это не годится… Не подходит… Дорого… Да, и что же мне остается? Ничего не остается, только бухнуться в ноги и просить…
Он снова снял трубку телефонного аппарата, набрал номер.
Хотя собеседник был далеко от Исаака Копельмана и никак не мог видеть выражения его лица, на физиономии Исаака Лазаревича появилась такая благостная улыбка, что впору было с нее масло на бутерброды намазывать.
– Константин Петрович? – голосом пожилого развратника пропел Копельман. – Исаак Лазаревич вас беспокоит. Да, да, из фирмы «Контур». Что? Как здоровье? Благодарю вас, Константин Петрович, какое здоровье может быть в мои годы? Я человек пожилой, немало потрудившийся на общественной, так сказать, ниве. Вот, знаете ли, сердечко пошаливает. Нет, что вы, Константин Петрович, о каком отдыхе может идти речь? Тружусь, как пчела.
Разговаривая, Копельман то и дело прикладывал к вспотевшему лбу вышитый в цветочек носовой платок.
– Мы не могли бы встретиться, Константин Петрович? У меня к вам очень серьезное дело. Нет, нет, Александра Захаровича это не касается. Исключительно проблемы бизнеса. Но я не хотел бы обсуждать это по телефону. Когда? Да буквально через четверть часа. Да, да, хорошо. В ресторане? Это именно то, что надо. Лечу, дорогой Константин Петрович.
Закончив разговор, Копельман собрал со стола бумаги, сложил их в папку и запер в личный сейф.
Забыв о недопитом кофе, торопливо вышел из кабинета, на ходу бросив секретарше:
– Буду часа через два.
У выхода из офиса на стуле у стены развалился, листая иллюстрированный журнал, личный водитель Исаака Лазаревича. Это был широкоплечий молодой парень с вечно взлохмаченными волосами и простецкой небритой физиономией. Его пальцы украшали несколько синих перстней-татуировок.
Водителя, который по совместительству был и охранником, Копельману после неоднократных просьб прислал Саша Порожняк.
– Николай, – старался быть строгим Исаак Лазаревич, – опять ты задымил весь коридор. Я же просил курить на улице.
Охранник демонстративно проигнорировал замечание и вяло перевернул страницу.
– Ну что ты сидишь? Мне нужно ехать!
Не сказав ни слова, Николай встал со стула, бросил на него журнальчик и шумно потянулся. Глядя на него, Копельман подумал: «За что я плачу им столько денег? Хоть бы один приличный человек нашелся. Разве ж этот защитит? Ему же на все „тьфу“ и растереть. Боже мой, Боже, как нехорошо».
Они вышли во двор к припаркованной машине Копельмана. Охранник шагал первым, Исаак Лазаревич, семеня коротенькими ножками, следом за ним. Водитель-охранник вертел на пальце ключи от автомобиля.
Не доходя пару шагов до «Мерседеса» Копельмана, Николай недоуменно произнес:
– Это еще что за хренотень?
На зеркале заднего вида у левого бокового стекла автомобиля висел измятый полиэтиленовый мешок, а само стекло чем-то было испачкано.
– Бля, – ругнулся охранник, – опять эта шпана. Еще раз увижу, поймаю, бля, заставлю языком вылизать.
Копельман, который из-за широкой спины водителя ничего не видел, шагнул в сторону – ему хотелось посмотреть, что с машиной. Николай подошел к дверце и резким рывком сдернул пакет с полусферического зеркала. За пакетом тянулся какой-то провод.
– Вот бля, – только и успел произнести охранник.
В следующее мгновение раздался взрыв, после которого тяжелый «Мерседес» подпрыгнул, как лягушка. Охранника швырнуло на Копельмана. Сила взрыва была такова, что Николаю напрочь снесло голову. Ее, изувеченную и окровавленную, нашли потом у дальнего угла дома. Самого Исаака Лазаревича обнаружили в нескольких метрах от машины под обезглавленным трупом.
Глава фирмы «Контур» отделался переломами нескольких ребер, сильным ушибом плеча, парой выбитых зубов и прокушенным языком.
Сотрудники, выбежавшие из офиса спустя несколько мгновений после взрыва, увидели во дворе охваченный пламенем «Мерседес». С шумным треском разлетались в стороны осколки стекол, каким-то чудом уцелевших во время взрыва. Пламя уже перекинулось на ветки липы, под которой была припаркована машина. Горела и скамейка под липой.
К счастью, во время взрыва во дворе не было никого. В нескольких кабинетах офиса, выходивших окнами во двор, взрывной волной выбило стекла.
Дорогой автомобиль, напичканный изнутри пластиком, деревом и кожей, в мгновение ока выгорел дотла. Шумно взрывались и полыхали колеса.
Прошло не меньше минуты, прежде чем кто-то из сотрудников заметил на асфальте недалеко от горящего автомобиля два тела. Одно из них, лежавшее сверху, было засыпано осколками битого стекла. Под ним виднелось второе – с распростертыми руками.
Пока пожар не затих, никто не решался двинуться на помощь шефу.
Полузадохнувшегося, испачканного кровью, сажей и какой-то липкой черной грязью Копельмана вытащили из-под трупа охранника лишь в тот момент, когда великолепный «Мерседес» превратился в искореженную, обугленную груду металла.