Ненавижу магов
Шрифт:
– ВСТАЛИ! – мой крик больше похож на вопль раннего зверя в миг отчаяния и боли.
Я не могу потерять ещё и отца, я не хочу никого терять! Они встали, почти все поднялись по моей команде в полной тишине. Даже Вальтер отпустил меня от неожиданности. Я упала на колени, перед матерью, протянула к ней руки, но не смогла коснуться. Закрыла глаза, откинула голову назад и выпустила всю ту боль, которую чувствую сейчас, одним криком. Ей уже ничего не поможет, руки ледяные. Мой крик прерывается резко, боль и горе тянет меня к земле, но я не могу просто лечь рядом с ней, просто попрощаться, не сейчас.
– Уходите, – сначала говорю осипшим голосом, а потом кричу, – уходите вы все, забирайте
Поднялся шум, а затем люди бросились врассыпную, кто-то побежал за детьми, которые вообще ничего не поняли. Кто-то сразу побежал на выход, но никто не задавал вопросов, куда и почему бежит.
– Зелье, да? – слышу неподдельный интерес Провидицы.
Она держится слегка в стороне, не останавливает никого, словно и не хочет этого.
– Главный ингредиент твоя кровь, не так ли? Или... что?
В ее голосе неподдельное торжество, не хочу смотреть на эту тварь больше. У мамы было ещё полгода, если верить Вальтеру, а она их забрала. Забрала мать у меня, у моих сестёр и маленького братика, забрала все.
– Чтобы слушались только тебя, повиновались твоей воле, – она заливается смехом, пребывая в каком-то щенячьем восторге.
Сумасшедшая.
– Это их не спасет, ты ведь понимаешь?! – вдруг напоминает о себе Вальтер, давая понять, что все мои старания он считает сплошной глупостью. – Их всех убьют, в том числе и твоих сестёр…
– Они далеко отсюда, – отвечаю ему отрешенно, глядя на лежащую на земле мать. – Я отправила их ещё перед церемонией, лишь отца с матерью оставила. Надо было и их отправить отсюда подальше. Зря я так не поступила…
Касаюсь маминой щеки кончиками пальцев, ее лицо выглядит таким умиротворённым, словно она просто спит. К сожалению, она никогда не очнётся, и от этого мне хочется затрясти ее, умолять открыть глаза, как бы это ни было бессмысленно. Мне стыдно за то, что была так груба с ней, за то, что не воспользовалась последними ее часами, чтобы понять ее, простить за все. Она ведь моя мама, не самая лучшая на свете, но моя, потому что вырастила и дала жизнь. И ее больше нет, я не смогу ничего исправить, не смогу сказать спасибо и в последний раз перед ней извиниться. Я не могу даже дать папе с ней проститься. Его полный слёз взгляд я никогда не забуду, он навсегда вклинился в мою память, как и картина скрюченной древней старухи с белыми как снег волосами. Зачем-то протягиваю к ней руки, поправляю волосы, укладываю их, прячу лямку нижней рубашки, поправляю смятое платье. Она бы очень разозлилась, если бы я не привела ее в порядок. Она так часто злилась на меня…
Мамочка…
Мне пять лет, теплая осень. Сад зарос травой и цветами, я нарвала большой разноцветный букет и, не видя дороги, иду к ней, мирно спящей в беседке за книгой.
Уголки губ подрагивают, я задумала шалость, ибо уверена, что мама будет ругаться. Осторожно подхожу на цыпочках, босые ноги помогают двигаться бесшумно. В последний момент прежде, чем роняю цветы на ее колени, у меня вырывается смешок, и я, заливисто хохоча, убегаю прятаться в кусты черники. Далеко не прячусь, наблюдаю, как мама просыпается, и ее глаза расширяются от удивления, обнаружив на своей юбке помятый букет цветов. К моему удивлению на лице мамы не появляется тот самый взгляд, наоборот, она улыбается. От этой улыбки на сердце становится так хорошо, что я смотрю на нее с открытым ртом, даже привстав из кустов от удивления.
– Пенелопа! – резко
– Цветы, – бормочу под нос, пряча взгляд, а затем резко вскрикиваю. – Это не я!
Мама скептически поднимает бровь с легкой улыбкой, а затем, протянув руку, достает из моих волос веточки и отбрасывает их в сторону.
– Это не я, – упрямо бормочу, а затем все же сдаюсь. – Я просто хотела, чтобы ты заметила меня, как Изу…
Глаза на мокром месте, вытираю их грязной пятерней, на что мама недовольно цокает языком, а затем, отложив букет на скамейку, подтягивает меня к себе. Белый накрахмаленный платок пахнет хлебом, она стирает грязь с моего лица и рук, все время причитая, какая я грязнуля.
– Мам, – говорю тихо, еле скрывая свое счастье от того, что она заботится обо мне, – я люблю тебя.
Мамина рука с платком замирает возле моей чумазой щеки, я смотрю на ее лицо и вижу на нем ту же улыбку, вот только она заставляет моё сердце сжаться от боли. По маминым щекам градом текут слезы, глаза полны такой печали и боли, что мне никогда не понять. Она убирает платок в карман, поднимается, целует меня в лоб теплыми губами и уходит.
– Пенелопа! – какой-то до боли знакомый крик вырывает меня из теплых воспоминаний детства и возвращает в этот адский холод.
Мне так холодно, и я не могу понять почему. Кажется, как будто сама жизнь рекой из меня вытекает. Зажмуриваюсь, пытаясь понять, что ощущает остальное тело. Несколько раз моргаю, но ничего не вижу, перед глазами какая-то синяя пелена, я не понимаю, откуда она, что за ней. Мне очень холодно, кончиков пальцев не чувствую, только тяжесть тела мамы[i]. Вижу ее лицо, уже не кажется, что она спит. Снег укрыл ее платье и лицо, скопился на веках, доказывая, что это уже не моя мама, а всего лишь тело. С трепетом, смахиваю с ее лица и одежды снег и не сразу задумываюсь, откуда вообще взялся этот снег. Еле отрываю взгляд от лица мамы и вижу вверху яркое звездное небо, без единого облачка. В городе я забыла, как это: просто смотреть на звездное небо, видеть всю эту красоту, давно я так остро не ощущала, что живу. Однако от холода перехватывает дыхание, судорожный вдох приносит жуткую боль в горле и легких, так что резко откашливаюсь, отчего становиться ещё хуже.
– Пенелопа, твою же мать, очнись! – резкий крик взбешенного мужчины, заставляет найти его взглядом.
В этот момент возле лица что-то пролетает, царапнув по щеке. Теплая кровь на мгновение согрела замерзшую щеку, а дальше потекла по шее, чтобы затем стало больно от холода.
– Госпожа! – ещё один крик, на этот раз женский.
Кто-то в длинном чёрном плаще с оторванным рукавом заслоняет меня. Маленькая фигура девушки с косичками кажется хрупкой и какой-то неправильной, что ли. Она в нескольких шагах от меня, ее волосы мерцают в свете огня.
Палатка горит синим пламенем, крыши уже нет, догорают столы, яства на них и тела. Жертв не удалось избежать, жизнь не сказка, в ней хорошего конца не бывает.
Я же приказала им уйти! Не на всех подействовало зелье, или действие его закончилось? Муж вдали, в обезумевшей толпе, сжигает их родовым огнем заживо. Без жалости и сожаления отбивается от тех, кто, даже полыхая как факел, подчиняется ведьме. Палатка горит, едкий дым и сладкий запах горелой кожи вызывают удушливый кашель и рвотные порывы.