Ненормальная война
Шрифт:
Лестница шла дальше, а справа была дверь в помещение для надзирателей. В прежние годы, когда в больнице лечили людей, свихнувшихся на почве нелюбви к советской власти, здесь, по-видимому, находилась комната отдыха санитаров.
Капитан ногой распахнул дверь, из-за которой доносился шум, и ворвался внутрь, кипя праведной яростью. Яша Винничук вел неравный бой. Надзиратели Лемех и Гайдученко оказались крепкими орешками. Неизвестно, что тут происходило минуту назад, но все огнестрельное оружие валялось по углам. Ни у кого не было шансов поднять его, чтобы не получить при этом по голове.
Три
Это было какое-то клиническое сумасшествие. Никто из противников не желал сдаваться. Надзиратели матерились, да и Яша от них не отставал. Все трое пропускали удары, кричали от боли.
Смотреть на это извращение было невозможно. Мушкетеры, блин!
Павел ворвался в гущу сражения и влепил Лемеху по затылку прикладом. Надзиратель упал. Соколовский вскинул М-16 – теперь наверняка в своего не попадет, – ударил короткой очередью и прибил надзирателя к полу.
Почувствовав поддержку, Винничук победно рявкнул и заработал дубинкой с ускорением. Его противник схлопотал по макушке и отлетел к стене. Увидев ствол, смотрящий не куда-либо, а ему в душу, он вдруг распахнул пасть и загоготал так, словно ничего смешнее в жизни не видел. Простучала короткая очередь, и еще один свежий покойник сполз по стенке на пол.
– Уф, спарился. – Яков неуверенно улыбался, размазывал рукавом пот, смешанный с кровью.
– С кем? – спросил Павел и приказал по рации тщательно зачистить территорию.
Даже одна выжившая сволочь могла доставить ополченцам миллион неприятностей. Надо было собрать оружие, изучить возможность конфискации одного из имеющихся на базе транспортных средств. Не требовалось быть чревовещателем, чтобы предсказать, что отход на свою территорию будет насыщен проблемами.
Бренча ключами, снятыми с тела надзирателя, Соколовский устремился в подвал. Кто-то из его товарищей рванул рубильник вверх, и мерцающий свет озарил вместительное узилище. Бойцы бросились в проход между камерами. Заключенные, взбудораженные шумом, уже приникли к решеткам, сонно моргали.
Ключи срывались, не попадали в замочные скважины. Павел чертыхался, пробовал другие.
– Выходим отсюда, товарищи, – бормотал он, насилу справляясь с запорами.
– Вы кто? – прохрипел пожилой истощенный мужчина, вываливаясь в проход.
– Спецназ ДНР. Прибыли по ваши бренные души. А вы чьих будете, уважаемый?
– Господи! – Из глаз мужчины текли слезы, трясся дряблый подбородок. – Я бывший депутат Верховной Рады Горчак Анатолий Петрович. Меня похитили в Донецке.
– А мы-то все гадаем, куда запропастился бывший депутат Горчак, на которого украинская Генпрокуратура завела аж восемь уголовных дел, – заявил Павел. – Вы пропали с концами, в киевских СИЗО вас никто не видел. Злые языки уверяли, будто вы вскрыли тайную финансовую кубышку и уже нежитесь где-нибудь на Каймановых или Сейшельских островах. Но никто, похоже, не спешил отправлять вас в Киев.
– Вы правы, молодой человек. У местных дельцов от СБУ имелись на меня какие-то свои виды. А что касается кубышки, то я с удовольствием распечатал бы ее. Да вот нету у меня таковой.
Из камеры напротив вышел мужчина, изнуренный, сутулый, с чудовищными мешками под глазами, но явно пребывающий в приподнятом настроении. Он тянул трясущуюся руку.
– Я верил в это, ребята. Черт возьми, я знал, что бог пошлет нам избавление.
– Не посылал нас никакой бог, – проворчал Павел, осторожно пожимая ладонь с вялыми пальцами. – А вы кто такой, не припомню что-то?
– Гнида, ренегат, отступник и яркий представитель пятой колонны, – не без удовольствия проговорил арестант.
– Вы журналист, я правильно понял?
– Згурский Алексей Денисович. – Мужчина сделал жест, словно снимает шляпу. – Вы могли и не читать мои гнусные пасквили.
– Отчего же, читал, – сказал Павел. – Еще одна заноза в заднице хунты. Я слышал, вы зарвались, потеряли связь с реальностью?
– Этим и объясняется мое присутствие в подземелье, – сказал журналист. – Теперь я полностью подружился с реальностью, но так и не смог смириться с демократическим выбором современной Украины, весьма напоминающим выбор Германии в тридцатые годы…
– Ладно, мы еще поговорим, – перебил его Павел. – Все на выход, вас встретят.
Девушка из камеры в конце прохода смотрела на него со страхом. Он открыл дверь, сделал жест, мол, выходите, сударыня. Она заплакала, обняла себя за плечи, дрожала, боялась встать.
«Пропагандой обработана насквозь, – сообразил Павел. – Злобный оскал российского терроризма, все такое. Расстреливают всех подряд, жгут, вешают, бомбят».
– Ладно, девушка, выходите, – сказал он как можно дружелюбнее. – Не так страшен черт, как его малюют. Мы не такие уж маньяки из подворотни. Можете остаться, но скоро сюда придет ваша доблестная армия-освободительница, и тогда я вашей участи точно не позавидую. Выходите, не бойтесь, все ваши обидчики уже далеко.
– Насколько далеко? – Она сглотнула, стала неуверенно приподниматься.
– Очень далеко, – уверил он. – Настолько, что оттуда уже не возвращаются. Бегите отсюда, поднимайтесь в холл, вас там встретят. Хуже, чем здесь, уже не будет.
Она вздохнула, набираясь храбрости, вышла из камеры на подгибающихся ногах, словно в омут головой нырнула.
Соколовский открыл соседнюю камеру, и невольная улыбка поползла до ушей. Вот он, майор Борисов, собственной немеркнущей персоной.
– Ну и как вы, больной? Не выбили еще из вас страшную государственную тайну?
– Я, между прочим, тоже знал, что так случится, – прокряхтел тот, пытаясь подняться, и потянулся к костылям, лежащим под нарами.
Павел пришел ему на помощь, поднял костыли, подставил плечо. Он сделал знак Винничуку, топчущемуся в проходе. Мол, не стой, помогай, боец!
– Надо же, сам капитан Павел Соколовский, надежда и опора нашего командующего, – проговорил Борисов, принимая костыли.
Каждое слово давалась ему с боем.
– Мы почти не знакомы, но, думаю, теперь исправим это досадное недоразумение. Спасибо, что пришли. – Он самостоятельно стоял на костылях, качался, но не падал.