Ненужное зачеркнуть
Шрифт:
Я толкнул его в кресло.
– Много заработал на мне? – зло спросил я.
– Это вопрос отдельный, – уклончиво ответил артист и пригладил ладонью кудри. – Конечно, я могу отстегнуть тебе, так сказать, за использование твоего имиджа, хотя давно открестился от него, как от скверны. Но прежде мне бы хотелось определить моральный ущерб, который мне нанесло твое имя. Это все равно что я взял напрокат неисправный автомобиль и покалечился…
Тут я не выдержал и влепил артисту пощечину. Звон был такой, что у меня заложило в ушах. Артист схватился за пунцовое лицо, веером
– Пожалуйста, не надо физического оскорбления…
– Послушай, жалкий воришка! – произнес я, склонившись над ним. – Ты лицедей! Обезьяна! У тебя никогда не было своего лица, как и совести! Ты всю жизнь копируешь, подражаешь другим, надеваешь на себя чужие вещи и кичишься чужими заслугами! И еще смеешь поносить имя, на котором ты заработал деньги! Возьми компенсацию за моральный ущерб… А вот еще… Да вдобавок…
С этими словами я лепил ему звонкие пощечины, и артист кое-как защищался, поскуливал, втягивал голову, поджимал коленки, словом, складывался, словно зонтик-трансформер.
– Довольно! Довольно! – наконец закричал он, передумав требовать у меня компенсацию за моральный ущерб.
Я опустил руки и отошел. Гнев клокотал во мне. Передо мной сидел жалкий человечишка, виновный во всех моих бедах, но не раскаянье видел я в его глазах, а страх за свою жизнь и недоумение: за что его бьют, такого хорошего?
– Я тебе, можно сказать, сделал рекламу, а ты…
– Рекламу?!
– Не надо! Не надо! – плачущим голосом взмолился он и выставил вперед руки. – Но пойми меня тоже. Я всего несколько раз выступил под твоим именем, а столько уже натерпелся! В меня стреляли во время концерта! Это было ужасно! У меня перед глазами до сих пор стоит эта жуткая картина: вспышки огня, щепки, паника… Потом моему продюсеру подкинули анонимку. Ему угрожали жуткой расправой, если он не загасит пламя моего творчества, мои животворящие флюиды! И вот я узнал, что он вчера утонул! Это не случайно, не случайно!
– Ты видел того человека, который в тебя стрелял?
– Того человека? То исчадие ада, посмевшее навести прицел на ангельские крылья Мельпомены…
– Послушай, я сейчас обломаю твои ангельские крылья! – зарычал я, теряя терпение.
– Нет, не видел, – коротко ответил артист, мгновенно изменившись в лице.
– А зачем говоришь, что видел вспышки огня?
– Огонь – это образ, это символ всепожирающего зла, раскинувшего свой кровавый плащ над трепетной плотью… Понял, понял. Молчу! Только ты пойми, что я талантливый артист. Мне претит грубость, насилие, жестокость – все это отгоняет и губит вдохновение…
– А теперь подробно: что ты говорил со сцены?
– О-о! – восторженно произнес артист, слабо всплеснул руками, вскинул брови. – Что я говорил… Конечно, ты не способен представить себе мгновение творческого экстаза, когда ты уже не принадлежишь себе, когда не чувствуешь бренного тела и душа твоя парит по волнам сладостных флюидов…
Я хлопнул его по плечу. Артист осекся, посмотрел на мою руку, как на огромного паука, который вцепился ему в плечо, и поднял на меня ошалевшие глаза.
– А я не помню…
– Как
– Я же говорю: настоящий актер, как я, на сцене пребывает в состоянии творческого экстаза, он выплескивает свою душу…
– По-моему, я сейчас сам выплесну из тебя душу! – пригрозил я. – Ты готовил какой-нибудь текст? У тебя был сценарий? Ты хоть помнишь, на какую тему говорил?
– На какую тему? – пролепетал артист. – Это слишком грубо и прямолинейно – тема. Истинное творчество не способно жить в прокрустовом ложе схем и планов. Оно подобно вольной птице… Не надо! Не бей меня! Я же не виноват, что я такой… я так привык… у меня не получается по-другому, ибо моя жизнь – это сцена, а сцена – жизнь!
Я даже застонал от досады и, массируя грудь, пошел по комнате. Может, огреть его по голове табуретом, чтобы он вспомнил? Не похоже, что притворяется. Да и какой ему смысл притворяться? В его интересах найти преступника как можно скорее.
– Ну-ка, – сказал я, садясь поближе к артисту. – Давай входи в свой экстаз! Сосредоточься, соберись, поймай за хвост Мельпомену и – понеслось: тайны дедуктивного мышления, современный Эркюль Пуаро раскрывает секреты…
– Точно! – взмахнул длинным указательным пальцем артист. – Я говорил о тайнах дедуктивного мышления.
– И какими же тайнами ты ошеломил достопочтенную публику?
– Я говорил о том величайшем божьем даре, о той искре, которая зажгла в уме моего героя Кирилла Вацуры удивительные способности просчитывать ходы и распутывать сложнейшие комбинации злодеев! – взволнованно говорил артист, глядя сквозь меня. Вдохновение наполняло его, словно дирижабль гелием, и он поднялся с кресла. – Я говорил о вечной борьбе добра и зла, об этих двух взаимоисключающих стихиях, которые с допотопных времен определяют нравственные качества человека…
Он начал ходить по комнате, взмахивать руками; периодически останавливаясь, принимал задумчивую позу, склонял голову то в одну, то в другую сторону; то вдруг хватался за грудь, распрямлял плечи и устремлял взгляд в потолок, а потом резко, будто под рубашкой у него взрывался пиропатрон, выбрасывал руки вверх:
– …о-о-о, люди! Сосуды с мертвящим коктейлем! Как только ваши души выносят эту нескончаемую битву антагонизмов, которые сидят в вас? Как вас не разрывает от противоречий? Но смерть – разве она приносит облегчение? Разве на небесах ваши души не разрывают тьма и свет, как разрывают дефицитный товар две жадные женщины?
Я терпеливо слушал его минут пятнадцать. Когда артист выдержал классическую паузу Станиславского, я встал и похлопал его по спине, как сделал бы, если бы он подавился.
– Ты говорил со сцены то же самое? Слово в слово?
– Что ты! – снисходительно усмехнулся артист, мучительно трудно выходя из роли. – Разве я посмел бы чирикать попугаем, выдавая один и тот же текст? Только импровизация дает мне ощущение полной творческой свободы, бесконечного полета фантазии. Только импровизация наполняет жизнью все те образы, которые рождает мой скромный талант, вызывает к жизни те незримые флюиды…