Необходима осторожность
Шрифт:
Вы, может быть, хотите узнать что-нибудь об Эванджелине Биркенхэд, так стремительно исчезнувшей со всеми своими пожитками на такси из нашего повествования в девятнадцатой главе третьей книги. Она выпрыгнула из жизни Эдварда-Альберта, словно увидела, что попала не на тот поезд. Она явилась ответчиком в бракоразводном процессе, состоялся полный развод, и на этом их отношения закончились.
Бросая Эдварда-Альберта, она действительно имела в виду определенного поклонника. Она не лгала, когда говорила об этом миссис Баттер. Поклонник ее был управляющий той самой перчаточной фирмы, где она прежде служила. Это был добродушный человек средних лет, которого очаровала ее живость. С первой женой он был не особенно счастлив. Она была женщина холодная, религиозная, и одна его короткая эскапада в сторону дала ей возможность наполовину развестись с ним. Только наполовину, так как после первого этапа процесса она перешла в католичество и не дала согласия на полный развод,
Ею овладела жажда материнства. Ей захотелось иметь детей. Как можно больше. Мне кажется, даже то, что она отвергла нашего бедного Генри, было одним из проявлений ее обостренного материнского инстинкта. Она не желала держать в руках существо, созданное по подобию Эдварда-Альберта. Она подавляла в себе всякое мимолетное стремление увидеть в Генри нечто большее, чем не вовремя появившегося, нежеланного маленького глупца. Наоборот, м-ра Григсона она считала самым великолепным производителем, какого только можно себе представить. Она почти верила тем пламенным фантазиям, которыми сама его окружала. Милли Чезер приходилось иной раз выслушивать относительно этого, такого спокойного на вид, учтивого джентльмена такие признания, которые заставляли казаться вялыми и бледными любовные утехи Амура и Психеи. Так или иначе, дети рождались здоровые, красивые, а Эванджелина, говорят, оказалась замечательной матерью. От нее не могут укрыться ни повышенная температура, ни болезненный симптом, ни плохой аппетит. С месяц тому назад у нее родился четвертый отпрыск, оказавшийся вторым сыном.
Она читает газеты и может даже иной раз одолеть книжку, которая пробудит ее любопытство. Нарастающая катастрофа в ее глазах увеличивается до грозных размеров. Она упорно ищет путей обеспечить своему потомству жизнь хоть немного лучше той, которую сулит этот хаос. Она толкует об этом с мужем, ломает над этим голову, пуская в ход все свои умственные способности, и может оказаться, что сумеет в конце концов добиться чего-нибудь путного. Она может набрести на идею евтрофии, а это неплохая идея. Она может догадаться, что судьба каждого ребенка и судьба мира друг от друга неотделимы, так что ни одному ребенку на земле нечего ждать от будущего, если не произойдет мировая революция. Как бы она ни была временами резка, шумлива и пуста, ее энергия все же может оказаться полезной для мировой революции. В ней меньше уравновешенности и больше воли, чем в ком-либо из фигурировавших в этом повествовании.
На этом с Эванджелиной покончим. М-сс Хэмблэй – мне грустно говорить об этом, так как я испытываю к ней безотчетную симпатию, – скоропостижно скончалась от ожирения сердца во время одного из налетов на Лондон в 1940 году. Она успела произнести только: «Это бог знает что такое…» – и голос ее навсегда затих, потонув в реве моторов. Но ведь ее голос затихал постоянно. О том, что она умерла, догадались, только заметив, что губы ее перестали двигаться.
Другая мужественная женщина, м-сс Тэмп, продолжала поддерживать марку английского швейного искусства, укрывшись среди прочих беженцев в Торкэй. Торкэй стал приютом для множества лиц действительно пожилых, либо склонных считать себя пожилыми, либо, наконец, по каким-либо другим причинам освобожденных от всякой общественно полезной деятельности на все время, пока длится схватка. Но они считали своим долгом держаться дерзко по отношению к Гитлеру и сохранять почти вызывающее спокойствие. И беспрестанно ворчать по поводу того, как ведутся дела. Чем больше нормирование промышленных товаров ограничивало их возможности приобретать новую одежду, тем больше ценили они мастерство, проявляемое м-сс Тэмп в переделке и модернизации их достаточно обширных гардеробов.
Пансион м-сс Дубер, в начале войны оказавшийся, по выражению м-ра Дубера, на грани краха, был взят под постой и поправил свои дела, хотя они идут довольно сумбурно. Он потерял все стекла при бомбежке Университетского колледжа, а впоследствии присоединил к себе два соседних дома, которые стояли пустыми.
А Гоупи, казалось, прикованная к атому заведению из-за своих денег, обнаружила качества, которые сделали ее словно специально приспособленной для военной работы. В 1940 году, в период налетов, она по собственной инициативе проводила ночи на улице с тремя термосными флягами, наполненными кофе.
– Им захочется кофе, – говорила она.
Она стала правой рукой леди Левеллин-Риглэндон в ее работе по организации питательных пунктов в лондонском Ист-Энде. Иначе говоря, Гоупи выполняла большую часть работы, а леди Левеллин несла на своих плечах бремя популярности. Она всегда с большой готовностью становилась между Гоупи и фотографами.
М-р Чэмбл Пьютер работает консультантом во вновь созданном министерстве реконструкции. Говорят, его неизменное чувство юмора сыграло большую роль в смысле обуздания разных сумасбродных фантазеров и содействовало нормальной перестройке лондонского Ист-Энда – поскольку он вообще был перестроен – в традиционном духе.
Нэтс Мак-Брайд получил отличную характеристику от одного члена городского магистрата за неутомимую работу в течение тридцати двух часов подряд по извлечению убитых и раненых из-под разрушенных бомбежкой домов в Пимлико; но потом имел неприятности в связи с присвоением разного вытащенного из огня хлама. Берт Блоксхэм был убит в Ливии, а Хорри Бэдд утонул на «Худе».
Мы сообщили все разрозненные сведения, которые нам удалось собрать об отдельных лицах, появлявшихся на горизонте Тьюлера, но некоторые из этих случайных персонажей исчезли бесследно. Не знаю, что сталось с мисс Блэйм, оспаривавшей у Эванджелины отроческие восторги Эдварда-Альберта. Но я ведь не знал, и откуда она появилась. Может быть, она перестала красить волосы в светлый цвет и затерялась среди шатенок. Боюсь, что я не признал бы ее даже при очной ставке. Молли Браун тоже опять исчезла в толпе мещаночек, из которых она решительно ничем не выделялась. Мисс Пулэй, как я слышал недавно, работает в военной цензуре по просмотру почтовой корреспонденции. М-р Блэйк в Саузси продолжает стареть и отдавать горечью, как перестоявшийся чай. У него были обнаружены два слитка золота, которые он давно должен был сдать государству; его оштрафовали, но не подвергли никаким другим репрессиям, учитывая его преклонный возраст и дряхлость. Кажется, он был убит во время налета на Портсмут в апреле 1940 года, и его книга «Так называемые профессора и их проделки», если только она была действительно написана, видимо, погибла вместе с ним…
Эти беглые заметки имеют характер очередного сообщения. Вот как эти люди, в зависимости от своего характера, разлетелись в разные стороны сейчас, в начальной стадии мировой революции, которая пока еще похожа на занимающийся пожар. Это искры стремительно крутящегося факела, оставляющие след при полете. Огонь либо разгорится, либо погаснет. Все люди – животные общественные (никогда не мешает лишний раз повторить эту истину), и судьбы их теперь связаны в одну общую судьбу. Огромное колесо человеческой судьбы вращается – и притом все быстрей и быстрей – для того, чтобы либо окончательно сбросить человеческий груз в пустоту, либо, если груз этот в конце концов окажется достаточно устойчивым, вознести его, пламенея, на новую ступень бесконечно более могучего существования.
Кинем, последний взгляд на Тьюлера с самого края этого вращающегося колеса судьбы.
5. А после Sapiens'а?
Предположим – факты дают нам полную возможность сделать это, – предположим, что таящийся внутри нас Sapiens добьется успеха в своем стремлении перестроить жизнь на разумных началах, предположим, что мы в конце концов удовлетворим свою категорическую потребность в свободе, равенстве, повсеместном изобилии, жизни, полной достижений, надежд и сотрудничества на всей нашей до сих пор малоисследованной планете и что мы неизмеримо выиграли от того, что осуществили это. Это можно осуществить. И это, может быть, осуществится. Предположим, что это осуществилось. Разумеется, сама по себе такая жизнь уже радостна.
– Но, – возражает этот тупица, этот зануда, м-р Чэмбл Пьютер, скрипучим голосом, со слезами злости на глазах, – какой в этом прок? Где гарантии, что этот ваш успех будет конечным? – спрашивает он.
Гарантий нет, разумеется.
Но зачем они? Перспектива бесчисленных счастливых поколений, полнота жизни, какой сейчас даже представить себе нельзя и – в конечном счете – необязательно гибель и не бессмертие, а полная неизвестность – разве этого недостаточно, чтобы служить стимулом в данный момент? Мы еще не Homo sapiens, но когда наконец наши возникшие в результате скрещивания и отбора потомки, продолжая ту жизнь, которая трепещет теперь в нас, – когда эти подлинные воплощения нас самих, наследники, нашей плоти, мысли к воли, обновленной и окрепшей, утвердят свое право на это звание, может ли быть сомнение, что они будут одерживать такие победы, которые сейчас и не снятся нам, решать проблемы, находящиеся совершенно за пределами нашего кругозора? Они будут глядеть вширь и вдаль, озаряемые все более ярким светом, тогда как мы глядели сквозь темные стекла. Они увидят вещи, о которых мы не имеем представления.