Необходимые монстры
Шрифт:
Уход из здания воспринимался побегом, хотя не было никаких признаков, что его держали взаперти. Спустившись по лестнице из квартиры в мезонине, Мох пробирался по чердаку Полотняного Двора, петляя среди вековых залежей всякого сора. Звук льющейся воды и холодное свечение откуда-то ещё в помещении вызвали любопытство, но выяснять было некогда. Цель состояла в том, чтобы выбраться из здания. Женщина могла проснуться в любой момент, а его самого наркотик одурманил настолько, что противостоять ей не было сил. «В другой раз», – обещал он себе. Инстинкт вывел его к лестнице.
Опершись спиной о ствол дерева, Мох осмотрел сумку. Большая часть из его причиндалов была в ней, зато кто-то опустошил кошелёк. Без денег на такси не поедешь, выбор был невелик: шагать пешком. И он, замёрзший и злой, зашагал по пустым улицам. На рассвете добрался до дома, где жил судья
Лёжа в тёплой постели, Мох вслушивался в дождь за окном. Он частенько проделывал такое – проснувшись, лежал спокойно, восстанавливая в памяти недавнее прошлое. Три месяца. Казалось, куда больше времени прошло с тех пор, как он ответил на объявление в газете о месте домашнего наставника с жильём. В контору поверенного в делах Сифорта он заявился с потёртым портфелем, доверху набитым фальшивыми рекомендациями. Он не ждал, что его примут. Им двигало любопытство. Хотелось побольше узнать о человеке, отправившем его в тюрьму на основе косвенных улик. Поверенный и не думал скрывать своего нетерпения. Собеседование он вёл торопливо, оставляя впечатление, что это поручение считает для себя пустой тратой времени. К тому же он, возможно, был и слегка пьян. Так и казалось, что его обуревает едва ли не заговорщическая готовность попасть под обаяние проявленной Мохом добропорядочной общительности и его картонной подноготной. К своему удивлению (и тревоге), с собеседования Мох ушёл с контрактом, ключами от квартиры Сифорта и авансом в счёт своего жалованья. Просидев в раздумьях за выпивкой-другой в ближайшем баре, Мох избавился от жгучего желания бросить ключи в первый попавшийся общественный туалет, а вместо этого задумал опасный план. В тот же вечер, попозже, Мох позволил себе войти в пустую квартиру.
Поверенный посоветовал ему располагаться в ней в ожидании возвращения семейства из загородного поместья. На три месяца, предоставленные в его распоряжение, он выбрал спальню бывшей горничной. Она была меньше его тюремной камеры. В отсутствие семейства он мог бы спать на большой кровати Сифорта, а то и в детской. Но этому он предпочёл тесные стены и твёрдый матрас в комнатке прислуги. Намерения оставаться надолго у него тогда не было. План состоял в том, чтобы обследовать квартиру, отыскать книжку Франклина Бокса и, возможно, опустошить между делом бутылку-другую бренди. Появилась возможность исполнить данное Боксу притянутое за уши обещание и малость побаловать себя ребяческими проказами. Однако книги не было нигде. Однажды утром, глянув в зеркало на свой угрюмый лик, бородатое лицо, он понял, что выглядит совсем не так, как человек, сидевший в зале суда, вершил который судья Сифорт. В плане Моха пробилось новое ответвление. Он останется, будет играть избранную им роль и в конце концов выяснит, где находится книжка «Певчие птицы острова Козодоя». Шло время. Мох удобно устроился в квартире, а потом, три недели назад, наткнулся в среднем ящике рабочего стола Сифорта на дарственную Музею.
Мысли Моха навели его и на события предыдущего дня. Он нежился в углублении матраса, сунув под одеяло у бедра несамовзводный револьвер. Пытался свести события воедино, начиная с того момента, как он украл книгу, но память подводила, последовательность событий не выстраивалась. Снадобье, впрыснутое ему той женщиной, было из фармацевтической категории. Она могла ему конечность оттяпать, а он так без понятия и остался бы. Мох поднял руку. Мышцы под татуировкой закололо, когда он разогнул пальцы. «Такого я бы не выбрал», – подумал он. Уронил руку и зажмурился от поднявшейся с матраса пыли.
«Красная минога». Джон Машина был её членом. Слова Агнца подтвердили то, о чём Мемория каким-то образом знала много лет назад. Мох даже в постели сел от поразившей его догадки. Агнец, должно быть, и был тем самым мужчиной, к кому Джон Машина возил её на показ – причина ругани на волноломе. Мох клял себя, что сразу не сообразил того, что было явно – с минуты, когда Агнец показал ему лисицу. Мемория говорила, что Джон возил её к мужчине, разговаривавшему с ней через плетёную ширму. Он оставался скрытым за ней, но под конец разговора приложился глазом к плетению. Пристальный его взгляд встревожил её. И что же с Меморией? Может, Агнец прав? За всё время своей долгой прогулки от Полотняного Двора Мох ни о чём другом и не думал.
Память о её падении, пусть и пережитая бессчётное число раз, ужаса своего не утратила. Казалось невозможным, что она смогла остаться в живых. Сколько раз в своих фантазиях представлял он, что видит её? В тот день море было слишком всесильным, слишком холодным. Скрытые под водой скалы походили на гигантские клыки. И всё же ясно, что Агнец верил тому, о чём говорил. Иначе зачем бы стал лично угрожать Моху? Показ лисицы был маневром мастерским. Агнец понимал, что этот жест окажется сильнее слов. Своего истинного дня рождения Мемория не знала никогда. Вот они и придумали его – седьмое сентября. Лисицу Мох подарил ей, поздравляя с этим днём. У серебра был изъян в том месте, где должен был быть глаз. В штольне Мох сразу же заметил эту мелочь, хотя много лет и в мыслях её не держал. Все-таки появление лисицы едва ли доказывает, что Мемория жива. Моха всегда интересовало, что в тот день Джон зажал в ладони. Теперь он узнал. Лисица вырвалась на волю во время борьбы на волноломе. Агнец не собирался предъявлять доказательство. Его намерением было зашвырнуть Моха обратно во времени, когда чувства были напряжены больше всего, очистить его разум от всего другого.
И получилось. Моху захотелось поверить. Печаль смерти Мемории была бременем, которое он носил немало лет. Мысль, что она, такой умный озорной ребёнок, ушла из жизни, была тяжким грузом. Он винил себя, что не сумел удержать Джона настолько, чтобы предупредить несчастный случай. Всё тогда произошло слишком быстро. Теперь он чувствовал, что одурачен, позволив вертеть собой Агнцу, обнаружившему его слабое место. Мох никогда не был способен позволить Мемории уйти. Бессилие в том, чтобы изменить события того дня, нанесло ему такую рану, какую не смогли бы исцелить никакие доводы рассудка. Он вновь упал на постель. Возможно, теперь шанс изменить это появился.
Уткнувшись в более прохладную часть подушки, Мох жалел, что у него нет ни понюшки синиспоры. Она бы прочистила ему мозги. К снадобью этому он начал прибегать в тюрьме, чтобы сосредоточить разум на учении и отгородиться им, как стеной, от скуки. Когда появилось пристрастие, то оказалось, что оно зловредно прилипчиво, чтобы от него отрешиться. Синиспора ему все нервы обострила бы, но удерживала мысль, что необходимо выйти из квартиры, чтобы отыскать снадобье, – сильно удерживала. Последние свои запасы он израсходовал, добиваясь ясности разума для кражи в Музее. Выйти из квартиры Сифорта означало для него выдать себя за кого-то другого. Он натаскивал себя на восприятие личности Джозефа Леса, но это требовало сосредоточенности. Пристрастие к синиспоре было опасно и приводило в смятение. Оно подрывало в нём способность подмечать важные тонкости. Оно распыляло сосредоточенность разума: случайный взгляд на улице воспринимался как допрос. Случайная встреча с полицией грозила катастрофой. Ирония в том, что вновь влезть в шкуру скромника Джозефа синиспора ему помогла бы, только вот не было её у него совсем. Мох закрыл глаза и погрузился в беспокойный сон.
Проснулся Мох поздно днём и с удивлением обнаружил, что чувствует себя отдохнувшим. Снадобье той женщины перестало действовать на его мышцы и связки. Откинув одеяло в сторону, он уселся на край матраса. Его огорчала мысль, что Агнец мог и других пустить разыскивать Меморию. У такого, как Агнец, много связей и множество присных, вхожих туда и способных добыть то, к чему у других нет ни подхода, ни доступа. Если слова Агнца были правдой и Мемория жива, Мох должен отыскать её первым. Природа одержимости Агнца не очень понятна, но трудно вообразить себе, что Мемории она доставит радость. Глядя на колышущиеся занавески на окне, Мох досадовал на себя, понимая, что взвинченность, которую он ощущал, была именно тем, на что рассчитывал Агнец.