Необитаемое сердце Северины
Шрифт:
Женщины молча проводили его взглядами, не двигаясь с места. Только Северина сходила к ведру на табуретке и зачерпнула воды попить. Пила она жадно, и в какой-то момент заметила, что женщины на нее смотрят. Странно так смотрят, будто выискивают что-то новое.
– Вы чего это?.. – спросила она. – Со мной все нормально. Я тайно влюбилась в солдатика, когда он тетке Армии дрова колол, а потом все прошло, только стыдно было за мысли разные.
– Оленей в лесу не видала, часом?.. – спросила Кукушка, бегая глазами. – Погулять там ночью не тянет?
– Нет. Я вижу иногда, как идут слоны, – мечтательно сказала Северина. – Мне становится так хорошо и спокойно, как никогда больше не бывает.
– Слоны?.. – в ужасе выдохнула Солодуха.
– Спаси тебя господь!.. – закрестила ее Кукушка.
* * *
Весной, как только лед сошел, Любава с Севериной пришли к речке с глиняным горшком. День был ветреный, а ветер – северный, так что даже на солнце стыли лицо и руки. Они нашли затишек, где не дуло, и молча посидели у речки на бревне. Потом Любава пошла к воде, ветер трепал ее платок и заваливал ее набок. Она повернулась к Северине и крикнула:
– Высыпать не удастся!.. Все снесет в сторону.
Северина подошла к воде. Холодная серая стынь неслась перед нею неведомо куда, ветер дул против течения. Вода от него закипала барашками и рассыпалась далекими брызгами. Утерев лицо от капель, Северина предложила бросить пепел в воду вместе с горшком.
Так и сделали. Проводили темно-коричневое пятно глазами и, поддерживая друг друга, поднялись по скользкому берегу вверх. Сели на прежнем месте. Любава достала маленькую чекушку водки, отвинтила крышку и протянула девочке. Северина сделала глоток. Допив остальное, Любава толкнула ее плечом:
– Не кисни. Дело сделано. Мы молодцы, выполнили наказ Елки. Пусть будет, кем хочет.
– Кукушка умрет летом, наверное, – спокойно заметила Северина.
– Давно пора. Зажилась. Ей сто лет небось? Куда столько...
– Семьдесят пять всего, – уточнила Северина.
– Да-а-а... – протянула Любава и в озарении опять толкнула девочку. – Слушай, тебе ведь шестнадцать стукнуло в феврале! А я где была?..
– Работала...
– Да уж. Опекунша из меня хреновая. Скорей, это ты меня опекаешь. А паспорт? – встрепенулась Любава.
– Получила на прошлой неделе. Я тебе фотографию хочу оставить. Возьми, – Северина протянула маленький снимок из паспортных. – Тетке Армии и Кукушке с Солодухой я тоже оставила. Специально заказала больше.
– Ладно, – прониклась Любава, пряча фотографию. – А чего так похоронно?
– Плохо мне, – тихо сказала Северина.
– Плохо – выпей! Не помогло – выпей больше!
– Не идет больше. Блюю.
– А скажи, какое у тебя отчество в паспорте? – сменила тему Любава.
– Оленьевна, – вздохнула Северина. – В милиции сказали заявление писать на отчество. Лаврентий добился потом такой записи.
– Да ты что?! Ну, Берия, ну молодец! Слушай, говорят, он пить бросил, и по бабам больше не ходок, а? Девки его выросли, член не стоит, никакого интереса в жизни. Теперь ему, борову, осталось только повеситься от тоски.
– Я пойду, – встала Северина.
– Куда – пойду?.. Посиди, попоем, а?
– Не поется.
Северина шла в лесу по снегу, а на пригорках у Полутьмы снег сошел, на них распушились первые желтые птенцы весны – пучки мать-и-мачехи. Вела себя к дому Северина осторожно, стараясь не расплескать тоску и не залить ею солнечные пятнышки цветов – еле ноги передвигала. Вчера она положила себе ладони на грудь, чтобы попробовать умереть, и замедлила сердце до двух ударов за десять «тиков» часов на стене. Потом испугалась и раскинула руки.
Вечером Северина достала мешочек, в который она собирала волосы с расчески, засунула его в печку, в приготовленные к растопке дрова, и пошла к старушкам. Солодуха уже спала. Кукушка вязала перед телевизором. Северина стала на колени и прислонила к ней голову.
– Что, солнышко наше? Что?.. – забеспокоилась та.
– Я не хочу жить, – прошептала Северина.
Кукушка отложила спицы и погладила ее по голове:
– А кто хочет? Только тот, кто жизни не знает. Перетерпи.
* * *
Феликс весной девяносто восьмого года впервые подумал об уходе из Конторы. Мысль мелькнула нечаянно, он даже потом не вспомнил, по какому поводу. Анализируя позже свои ощущения, Феликс вынужден был согласиться, что вдруг проклюнувшийся в нем авантюрист провоцирует осторожного человека, которым он себя считал. Не более того. Иначе как объяснить, что он тут же доложил об этих мыслях Лике.
– Это нормально, – спокойно отреагировала та. – Все хотят уйти. Вполне естественное желание человека, который работает за деньги и не имеет идейных мотиваций своих поступков. Я даже могу предсказать твой первый ход. Ты захочешь снять свои вклады, чтобы их перепрятать.
– Это тоже все делают? – поразился Феликс, потому что как раз об этом думал.
– Скажем так... – Лика задумалась. – Почти все пробуют это сделать. И частенько сами себе вредят. Швейцария в плане анонимности банковских кладов идеальна – традиции. Но почему-то все считают, что даже она не устоит перед методами Конторы и начинают перемещать вклады в другие места.
– И что это за методы у Конторы? – напрягся Лекс.
– Не знаю, – открыто глядя ему в лицо, сказала Лика.
– Но ведь есть какие-то примеры, когда ваш агент не смог получить свои деньги? – настаивал Лекс.
– Полно, – кивнула Лика. – Еще никому не удавалось нагреть Контору на деньги за невыполненную работу. Но в большинстве случаев своими накоплениями не могут воспользоваться перебежчики. Не успевают, если ты понимаешь, о чем я говорю.
– Ну... – Феликс задумался.
– Четверых таких желающих перейти на другую сторону ты лично ликвидировал, – прервала Лика его потуги сообразить. – Наследование подобных средств весьма проблематично, и на моей памяти никто из родственников умерших не подал в суд после наложения запрета на пользование вкладами. Дальнейшая судьба этих денег решается в кабинетах других структур.