Необойдённый дом
Шрифт:
– Молись, говорю тебе, у Бога милости много, и не перечесть, родимой.
Старик задумался.
– Знаешь ли, что тебе скажу?
– проговорил он.
– Скажу тебе правду истинную: я часто о тебе вспоминал; приходили мне на память твои речи; помнишь, как ты о младом обо мне молилась, чтобы Бог вразумил меня; помнишь, как обещала молиться, когда я сына твоего убил; я ничего не запамятовал, и всё мне хотелось потолковать с тобой о душе моей; ах, черна она, родимая, как смоль чёрная, и горюча она, как кровь тёплая; ну, слушай - здесь тебе сидеть не годится, наедут, увидят; пойдём
Он подал руку старушке, она оперлась на его клюку и потащилась в дом; в сенях старик поднял половицу.
– Ступай вниз, - сказал он, - да держись за верёвку, не то споткнёшься.
Старушка сошла в подполицу, тёмную, тёмную; свет проходил только сверху в отдушины; по стенам стояли ларцы, сундуки, скрынки, баулы разного рода, всякая посуда; по стенам развешаны ножи, ружья и всякого платья несметное множество.
– Это наша кладовая, - сказал старик, - не даром она нам досталась.
Старушка творила молитву и шла далее. Прошла одну горницу, другую, третью; видит, всё по порядку: в одной скарб домашний, в другой мужское платье, в третьей женское, камни самоцветные, жемчуг, серьги и ожерелья.
– Душно здесь что-то, дедушка, - сказала она.
– И мне душно, - вскричал старик.
– Как подумаешь да погадаешь, что под этими платьями всё были живые люди и что ни один из них своею смертью не умер, то так мороз по жилам и пробегает; всё кажется, что под платьями люди шевелятся; ну да нечего делать, прошлого не воротишь; садись-ка вон там в уголку на сундук; там из отдушины ветерок подувает.
Старушка села, едва переводя дыхание; смотрит - над головою у ней платье камковое цареградское, сарафаны золотые, парчовые и под ними, прямо против её глаз, жемчужные, янтарные ожерелья, монисты, а между ними на бисерной нитке крест с ладанкою.
Старушка не взвидела света, схватилась за ладанку и горько заплакала.
– Скажи, дедушка, не обманывай, откуда ты взял это ожерелье?
– А что оно, знакомо тебе, что ли?
– спросил старик, задрожав.
– Как не знакомо, - сказала старушка, - это ожерелье моего ненаглядного сокровища, моей дочери.
Старик повалился ей в ноги.
– Ах, мать родная, - завопил он, - кляни меня, - нету в живых твоей дочери; не пожалел я её красы девической; замучил я её вот этой рукою; билась она, сердечная, как горлица; молила меня, чтоб позволил ей хоть перекреститься, - и до того я её не допустил.
Старушка пуще заплакала.
– Ну, отпусти тебе Бог, - сказала она, - много греха ты принял на свою душу.
– Где Богу мне отпустить, - вопил старик в забытьи, - нету прощения грехам моим; нет мне спасения ни в сём, ни в будущем мире.
– Не бери ещё нового греха на свою душу, родимый, не мертви душу отчаянием: уныние - первый грех, покайся да молись, у Бога милости много!
– Что ты говоришь, мать родная, - вопил старик, - где Богу простить меня - да ведь и ты не простишь меня...
– Нет, не говори этого, родимой, Никола тебе навстречу, - как не простить; много ты согрешил, последнее моё утешение отнял, - но да простит тебе Бог, как я тебя прощаю... только покайся...
– И в молитвах помянешь грешного раба Фёдора?..
– И в молитвах помяну...
Старик пуще зарыдал.
– Нет, мать родная, уж не покину я тебя теперь, - жутко мне здесь оставаться; веди меня куда хочешь, где бы я мог тебе на свободе свою душу раскрыть, все грехи мои исповедать, наказанье принять.
– Не моё то дело, родимой; а если Бог твою мысль просветил, то иди в пустынь, спроси настоятеля, он тебе укажет, что делать.
Они вышли из дома, солнце заходило, лёгкий ветерок повевал с востока; в пустыни слышался благовест ко всенощной [*]. Недолго шли старик со старухою - пустынь была в полверсте, не больше, - и дорога из леса шла к ней прямая.
– -----[*] Всенощная - вечерняя служба в церкви.
– -----
Божий храм сиял во всём благолепии; тысячи свеч блистали у золочёных икон; невидимый хор тихо пел славу Божию; дым из кадильниц подымался ввысь светлым облаком; на паперти, в притворе [*] стояла толпа народа; едва старушка могла пробраться в церковь. В толпе кто-то сказал ей на ухо: "Помолися о грешном рабе Фёдоре". Старушка перекрестилась, стала к сторонке и горячо молилась сперва о грешном рабе Фёдоре, потом и об убиенных им, а потом и о себе грешной, молилася не без слез, но с верою и надеждой.
– -----[*] Паперть - церковное крыльцо; притвор - передняя часть церкви, следующая сразу за папертью.
– -----
Всенощная отошла; миряне стали подходить к иконам; и старушка поднялась с места. Смотрит - перед нею идёт светло-русый мужчина с виду лет пятидесяти, здоровый и свежий; за ним, видно, жена его и дети уже на возрасте; а за этою семьёю - другая, женщина лет пятидесяти, с нею муж и также дети на возрасте. Сердце забилося у старушки вспомнила она про детей. "Теперь и они были б такие"; утёрла слезу рукавом, перекрестилась и пошла также к иконам прикладываться. Приложилась - вышла на паперть, - смотрит, а за нею идут обе семьи и пристально на неё смотрят; старушка обернулась - лампадою от иконы осветилось лицо её. Светло-русый мужчина подошёл к старушке, поклонился и начал было: "Позволь тебя спросить, бабушка..." - да как заплачет, да как кинется ей в ноги: "Ты ли это, наша мать родная? Где ты была, куда пропадала? Мы уж тебя и в живых не чаяли".
За ним и женщина кинулась старухе в ноги.
– Ты ли это, матушка? Уж где мы тебя ни искали! Все очи по тебе выплакали.
– Вы ли это, дети?
– говорила старушка сквозь слезы.
– Как вас Бог помиловал? Что с вами было?
– Как и рассказать, матушка, - отвечал светло-русый мужчина.
– Как ты пошла на богомолье сюда в пустынь, мы пождали тебя день, другой, видим, нет тебя, и пошли на поиск: и приходили в монастырь, и весь лес исходили, и голосом тебя кликали, и прохожих спрашивали - ниоткуда ни весточки. Прошёл год, прошёл и другой, прошло пять и десять; уж давно мы тебя, родную, за упокой поминали, горевали да плакали. Прошло ещё лет с десяток, меж тем за сестру присватался человек изрядный, и я нашёл себе по сердцу невесту, мы побрачились, родимая, прости, что без твоего благословения - мы тебя в живых не чаяли, - вот посмотри, и внучата твои...