Необъятный мир: Как животные ощущают скрытую от нас реальность
Шрифт:
Супруги Генри и Рикье Хеффнер предлагают другой ответ на вопрос, почему так много млекопитающих слышит ультразвук: он помогает им определить, откуда доносится сигнал{602}. Для этого млекопитающие, точно так же, как совы сипухи, сравнивают время приема звука каждым из ушей. Но поскольку с уменьшением размеров животного расстояние между ушами сокращается, у более мелких это получается только в случае более высоких частот с более короткой длиной волны. Как правило, чем меньше голова млекопитающего, тем выше верхний порог его слуха. Границы наших слуховых миров задаются физическими свойствами звука, попадающего в наш череп[183].
Может, высокочастотные звуки и проще локализовать, но у них есть существенный недостаток. Они быстро теряют энергию, а также легко рассеиваются и отражаются такими препятствиями, как листья, трава и ветви. Это значит, что ультразвуковые
Однако ограниченный радиус распространения может быть и преимуществом – если животному нужно сократить круг слушателей. Сигнал об изоляции, который издает беспомощный мышонок, заставит встрепенуться находящуюся рядом родительницу, не привлекая внимания далекого хищника. Таким образом, ультразвук действительно обеспечивает секретный канал коммуникации, но не потому, что его частоты находятся за пределами слышимости, а потому, что распространяется он не очень широко. Досадно только, что малый радиус действия еще больше усложняет и без того непростое изучение ультразвука: мы и так его не слышим, а если вдруг научимся, не факт, что окажемся достаточно близко, чтобы его уловить. Учитывая, как долго мы не подозревали, насколько активно грызуны пользуются ультразвуком при общении с себе подобными, вполне может оказаться, что этот способ коммуникации распространен у животных гораздо шире, чем мы полагаем сейчас.
Немало примеров коммуникации с помощью ультразвука было обнаружено только тогда, когда ученые заметили, что животные как будто кричат беззвучно: выполняют все движения, характерные для подачи звукового сигнала, но никакого звука не раздается. Именно это увидела Марисса Рамсьер, наблюдая за филиппинскими долгопятами – крошечными, с кулак размером, большеглазыми приматами, напоминающими гремлинов{605}. Они открывали рот, а звука не было. Рамсьер услышала их, только поместив перед детектором ультразвука. Частота их сигналов, как выяснилось, составляет 70 кГц – намного выше ультразвукового порога и выше, чем у любого млекопитающего, за исключением летучих мышей и китообразных. Что же они говорят? И к чему прислушиваются, помимо друг друга?
Еще больше загадок скрывают колибри. Точно так же, как в случае с Рамсьер и долгопятами, многие замечали: колибри раскрывает клюв, по грудке у него пробегает дрожь, но пения не раздается. Обитающий в Северной Америке синегорлый колибри поет сложную песню, которую мы слышим лишь отчасти, поскольку он берет ноты до 30 кГц, далеко в области ультразвука{606}. Это неожиданно, поскольку, как выяснила в 2004 г. Кэролайн Питти, сам он слышит звуки не выше 7 кГц. То есть более низкие регистры своей песни он еще воспринимает, но основная ее часть неразличима и для него самого. Некоторые другие виды – такие как длиннохвостый сильф или траурный колибри – издают звуки, выходящие за пределы слышимости большинства птиц, а та часть их песни, которая воспринимается человеком, напоминает стрекот сверчка{607}. Эквадорианская горная звезда идет еще дальше, исполняя в ультразвуковом регистре целые фразы. Диапазон слуха птиц нашей планеты примерно одинаков: 10 кГц – это для них потолок. Поэтому либо у этих колибри нетипичные для птиц уши, либо они и в самом деле не слышат, о чем поют[184]. И если верно последнее, зачем им петь свои песни так высоко? У сигнала должен быть слушатель. Если мелодии колибри лежат за границами их собственных умвельтов, кому они предназначены?
Может быть, насекомым? Хотя большинство насекомых совсем ничего не слышат, многие из тех, у кого уши все-таки имеются, воспринимают ультразвуковые частоты. На это способна примерно половина из 160 000 видов мотыльков и бабочек{608}. Пчелиная огневка умудряется различать звуки частотой около 300 кГц – выше, чем любое другое животное на Земле, причем существенно выше{609}. Колибри питаются не только нектаром, но и насекомыми, а значит, этим птицам есть резон подавать ультразвуковые сигналы, неслышные для них самих, чтобы выманивать насекомых, которым они слышны.
Но
9
Громкий отклик безмолвного мира
Эхо
Я смотрю в окошко, прорезанное в массивной двери. За стеклом рука в перчатке держит коричневый меховой шар с длинными ушами и темной мордочкой, как у чихуахуа. Это большой бурый кожан по имени Зиппер – одна из семи летучих мышей этого вида, проводящих лето в лаборатории Университета штата Айдахо в Бойсе, где ими занимается Джесси Барбер. Большие бурые кожаны действительно бурые, но вес у них примерно равен мышиному, поэтому большие они только по сравнению с другими мелкими летучими мышами. Они в изобилии обитают на чердаках по всей территории США, но, поскольку летают они ночью и совершенно бесшумно, люди видят их редко и уж точно не так близко. С наступлением темноты они выбираются на охоту за мотыльками и прочими ночными насекомыми – Зиппер получила свою кличку (от английского zip – «быстро проноситься») за особенную стремительность маневрирования. У ее соседей по вольеру клички связаны с едой – Реймен, Пиклз и Тейтер (от ramen, «лапша рамен», pickles, «маринованные огурцы», и разговорного названия картофеля tater соответственно) – или отражают черты характера: Каспер (в честь привидения из мультфильма) дружелюбен, а Бенни (в честь персонажа мюзикла «Богема», Rent) на редкость голосист. В октябре всех их выпустят на волю, чтобы они успели подготовиться к зимовке, но сейчас лето, и они на полном пансионе – отъедаются сочными мучными червями, сладко спят в теплых клетках и регулярно «вылетают пройтись». «Мы выпускаем их из клеток, чтобы они могли размять крылья, – рассказывает Барбер. – Это примерно как выгуливать шестнадцать собак».
Тем временем за стеклом Зиппер раскрывает рот, обнажая неожиданно длинные зубы. Это не демонстрация агрессии, а попытка составить представление об окружающей среде. Зиппер издает поток коротких ультразвуковых импульсов, а затем по эху от них выявляет находящиеся рядом объекты и определяет их местоположение, то есть пользуется чем-то вроде биологического эхолокатора{611}. Такой способностью обладают очень немногие животные, а отточить это умение до подлинного мастерства удалось только двум группам – зубатым китам (вроде дельфинов, косаток и кашалотов) и летучим мышам. В данный момент эхолокатор Зиппер сообщает ей, что впереди глухая непроницаемая преграда, хотя она собственными глазами видит за ней каких-то гигантов. (Летучие мыши, вопреки английскому выражению as blind as a bat, «слеп как летучая мышь», вовсе не слепы.) Возможно, это ее несколько озадачивает, но, справедливости ради, эволюция наделила Зиппер эхолокацией не для того, чтобы та находила окна. Она была ей дана, чтобы ночью, в условиях ограниченной видимости, отыскивать мелких насекомых. Днем охотничья территория принадлежит зорким хищникам – таким как птицы, – зато ночью летучие мыши берут свое{612}. Поскольку летучих мышей мы видим редко, легко может сложиться впечатление, что это такие персонажи второго плана, которые довольствуются крохами с барского стола, подъедая ночью то, что птицы не доели днем. На самом деле все наоборот: кое-где в тропических джунглях летучие мыши съедают в два раза больше насекомых, чем птицы{613}. И когда Зиппер переносят в соседнее помещение для полетов, а потом выпускают туда же мотыльков, я начинаю понимать, почему это так.
В помещении для полетов царит кромешная темнота и установлены три инфракрасные камеры. Лаборанты внутри разве что слышат шорох крыльев. Мы трое – Барбер, его студентка Джульетта Рубин и я – снаружи наблюдаем происходящее на мониторе. А происходит вот что: Зиппер, которой темнота нисколько не мешает, молнией носится по комнате, хватая одного мотылька за другим. Рубин и Барбер прыгают и вопят, как болельщики на стадионе.
РУБИН: Поймала? Нет, только зацепила.
БАРБЕР: Вот он, вот он, вот он… О-о-о-о!