Необъятный мир: Как животные ощущают скрытую от нас реальность
Шрифт:
Такая проницательность настолько необычна, что ученые пока даже отдаленно не представляют ее значение. Клюворылые киты, например, тоже относящиеся к зубатым, внешне напоминают дельфинов, но внутри их черепа имеется загадочное нагромождение выступов, борозд и бугорков, многие из которых обнаруживаются только у самцов. Павел Гольдин предполагает, что эти структуры могут быть аналогом ветвистых оленьих рогов – роскошным украшением, призванным пленять самок{678}. Обычно такие украшения располагаются снаружи, ведь они должны привлекать внимание, но для живых томографов это не обязательно. Клюворылые киты могут спокойно щеголять этими «внутренними рогами» перед подругами, не портя свой обтекаемый силуэт никакими выростами.
Проверить эту гипотезу трудно, поскольку клюворылые киты так трудноуловимы. Их никогда не содержали в неволе, а так как они могут оставаться под водой несколько часов на одном вдохе, многие
Один из возможных способов это выяснить – использовать акустическую метку, то есть подводный микрофон на присоске{680}. Подкараулив зубатого кита, всплывшего, чтобы глотнуть воздуха, ученые могут подобраться к нему на небольшой лодке и с помощью длинного шеста прилепить такую метку ему на бок. Когда он снова уйдет на глубину, микрофон будет записывать и его щелчки, и принимаемое эхо. Прибор фиксирует подробную хронику заплыва, внося в нее все, что кит слышит и пытается услышать. С 2003 г. одна научная группа оснащает этими устройствами тупорылых ремнезубов в районе Канарских островов{681}. В самом начале погружения эти киты обычно молчат, – возможно, чтобы не привлекать внимание нежелательных слушателей вроде косаток. Но на глубине 400 м они начинают щелкать и, как правило, уже через считаные минуты что-нибудь уплетают. Судя по всему, недостатка в рыбе, ракообразных и кальмарах в этих темных глубинах нет, поэтому тупорылые ремнезубы могут позволить себе привередничать. Из тысяч подводных обитателей, подсвеченных эхолокатором, они будут преследовать лишь несколько десятков, выбирая самых лакомых, – благодаря той впечатляющей способности к различению, которую наблюдали Ау и Нахтигаль у дельфинов в неволе. И справляются они с этим настолько мастерски, что успевают прокормить свой немаленький организм всего за четыре часа охоты в день.
Кормиться таким образом тупорылым ремнезубам удается исключительно благодаря дальнобойности подводного эхолокатора. Если у летучей мыши во время охоты остается меньше секунды на решение, как поступить с попавшей в радиус действия радара целью размером с насекомое, то у плывущего зубатого кита на такое решение есть секунд десять. Летучая мышь может только реагировать. Кит имеет возможность планировать. Во введении я рассказывал о гипотезе Малкольма Макайвера, который предположил, что увеличившийся после выхода животных из воды на сушу радиус действия зрения послужил предпосылкой к развитию более сложного разума, способного на планирование. Я подозреваю, что, поменяв местами воду и сушу, эту гипотезу можно распространить и на эхолокацию.
Подводный эхолокатор не только дает зубатым китам время на раздумья. Он позволяет им координировать свои действия. По ночам длиннорылый продельфин – небольшой и особенно склонный к акробатике вид – ловит добычу совместно с сородичами, сбиваясь в команды численностью до 28 особей. Как удалось выяснить Келли Бенуа-Берд и Уитлоу Ау, у этой охоты имеется несколько отчетливо разделенных стадий{682}. Поначалу продельфины прочесывают местность редкой цепью. Затем, найдя стаю рыб или кальмаров, смыкают ряды и идут на добычу стеной. Добыча сбивается в кучу-малу, которую продельфины окружают, отрезая все пути к отступлению. Затем они парами по очереди бросаются внутрь этого кольца с противоположных сторон, выхватывая окруженную добычу. Все это время продельфины то и дело слаженно и четко маневрируют, особенно активно щелкая во время таких перестроений. Что это означает? Они отдают команды друг другу? Отслеживают эхолокацией положение соратников? А может, благодаря отраженным чужим сигналам каждый из них расширяет собственное восприятие? Как бы то ни было, эта слаженная продуманная работа возможна только благодаря эхолокации – чувству, которое работает на расстоянии, превышающем длину тела одного дельфина. Даже если стая рассредоточена в воде метрах на сорока, звук связывает всех ее членов между собой и позволяет
Дэниел Киш завидует дельфинам. «Подводная эхолокация – это в определенном смысле неспортивно, – сообщает он мне. – Там сама среда – огромное подспорье. Если уж в воздухе, который еле-еле проводит сигналы, получается эхолоцировать…» Ему об этом известно, как никому другому. Киш не изучает летучих мышей. И дельфинов он тоже не изучает. Он вообще не изучает эхолокацию.
Он ею пользуется.
Я пробую щелкнуть языком – получается приглушенный чмокающий звук, словно в воду кинули камешек. У Дэниела Киша щелчок другой – четче, суше, намного громче{683}. Он похож на щелчок пальцами, вырывающий вас из раздумий и возвращающий к действительности. Щелкать подобным образом Киш тренируется почти всю свою жизнь.
Родившись в 1966 г. с агрессивной формой рака сетчатки, Киш в возрасте семи месяцев лишился правого глаза, а в год и месяц – левого. Вскоре после утраты второго глаза он начал щелкать. В два года он периодически вылезал из кроватки и отправлялся осваивать дом. Однажды ночью он вскарабкался на подоконник в своей комнате, вывалился из окна на клумбу и потопал по заднему двору, не переставая щелкать. Он помнит ощущение акустически прозрачного сетчатого забора и большого дома с другой стороны. Помнит, как перебирался через забор, а потом через другие такие же, пока кто-то из соседей наконец не вызвал полицию и полицейские не вернули его домой. И только намного позже Киш узнал, что такое эхолокация и что именно ею он пользуется практически с тех самых пор, как начал ходить.
Сейчас Кишу идет шестой десяток, и он по-прежнему воспринимает мир посредством щелчков и их отраженного эха{684}. Я встречаюсь с ним у него дома, в Лонг-Бич, штат Калифорния, где он живет один. Внутри дома ему нет необходимости эхолоцировать, он и так наизусть знает, где что. Но когда мы выходим прогуляться, щелчки оказываются очень кстати. Киш шагает уверенно и энергично, находя препятствия на уровне земли с помощью трости, а все остальное воспринимая с помощью эхолокации. Мы идем по обычной жилой улице с домами, и он очень точно описывает, что нас окружает. Он различает, где начинается и заканчивается каждый дом. Распознает, где крыльцо, а где кусты. Понимает, как припаркованы машины вдоль дороги. В одном месте над тротуаром нависает ветка разросшегося дерева, и я машинально пытаюсь предупредить Киша, но в этом нет нужды. Он непринужденно пригибается. «Если бы не эхолокация, я бы, конечно, стукнулся об эту ветку», – говорит он мне.
Помимо летучих мышей и зубатых китов эхолокацией – в упрощенной форме– пользуется еще несколько животных. С помощью ультразвуковых щелчков иногда ориентируются небольшие млекопитающие, в том числе различные землеройки, обитающие на Карибах щелезубы (похожие внешне на землероек) и мадагаскарские тенреки (похожие на ежей){685}. Некоторые крыланы, которые вроде бы эхолоцировать не должны, издают крыльями щелкающие звуки, позволяющие им различать разные текстуры{686}. Хорошо слышные щелчки производит гуахаро, или жирный козодой, – крупная южноамериканская птица, питающаяся фруктами; возможно, они помогают ему не плутать в пещерах, где он ночует{687}. С той же целью, вероятно, щелкают и саланганы – небольшие насекомоядные птицы из семейства стрижиных{688}. И как демонстрирует собственным примером Киш и многие другие, человек тоже способен ориентироваться в пространстве с помощью эхолокации[207]{689}.
Эхолокация у человека не такая сложная и тонкая, как у летучих мышей и дельфинов, но, как любит напоминать Киш, у тех как-никак была фора в несколько миллионов лет. Зато у Киша имеется способность, которой нет ни у летучей мыши Зиппер, ни у малой косатки Кины, – речь. Он может облечь свои ощущения в слова. Казалось бы, вот оно, великолепное решение философской дилеммы Нагеля: пусть мы никогда не узнаем, каково быть летучей мышью, но есть же Киш, сейчас он объяснит нам, каково быть Кишем. Однако он в основном описывает свои совершенно не зрительные ощущения в зрительных терминах, хотя не помнит и не может помнить о том, как ощущается зрение. Оконные стекла и гладкие каменные стены, дающие четкое эхо, для него «яркие». Листва и неровные камни, порождающие эхо поглуше, – «темные». Щелкая, Киш получает серию «вспышек», словно чиркает спичками, огонек которых на миг озаряет темноту. «Помимо меня на планете живет семь с половиной миллиардов зрячих, так что, хочешь не хочешь, манеру изъясняться перенимаешь у них», – объясняет он. И поскольку он не знает, как это – видеть по-настоящему, а я не могу во всей полноте представить, как ощущается эхолокация, нас по-прежнему разделяет барьер, который не преодолеть словами. Мы оба силимся вообразить себе чужой умвельт, пытаясь общим для нас языком описать опыт, в котором не совпадаем.