Необычайные приключения корабельной собаки
Шрифт:
С завтраком я справился, как и подобает юным морякам. На длинном столе разложил белый хлеб, поставил миски со сливочным маслом, большой медный чайник, алюминиевые кружки по числу катерников.
Братва не высказала никаких замечаний, а кто-то даже похвалил меня за расторопность.
В радушном настроении я принялся за обед. Начистил ведро картошки, снял кожуру с нескольких больших луковиц, открыл две банки «второго фронта». Так дядя Саша американскую тушенку называл.
Это — для первого.
На второе — каша. Засыпал в пятилитровую кастрюлю гречневую крупу. Почти доверху. Залил водой и поставил на огонь.
На третье — компот. С ним гораздо проще. Кинул сухофрукты в холодную воду и жди, пока она не закипит.
Сейчас, конечно, не помню, сколько минут прошло, как стала моя каша подниматься и выползать из кастрюли. Ну, думаю, так дело не пойдет! Выползет вся — чем братву кормить буду? Нашел обрезок пенькового линя и морским узлом привязал крышку к боковым ручкам кастрюли. Каша больше не выползала. Я успокоился.
Однако, ненадолго. Новое испытание, словно всплывшая рядом с катером фашистская подлодка, привело меня в трепет. Утром я вымыл ложки и вилки, а когда стал выливать мутную воду из бачка, то оказалось, что именно в нем и находились столовые приборы. Вместе с ними блеснула ручкой, послав мне прощальный привет, и единственная наша чумичка.
Совершив непоправимый акт потопления корабельного имущества, я ломал голову, как выкрутиться из создавшегося положения? Сбегать к корешку на «555» нельзя. Мы не на стоянке. Кругом море. А я не смогу, как Иисус Христос, пройти по воде.
Еще до боя склянок, зовущих на обед, я принес в кубрик бачок с супом, поднос с хлебом и дал деру, затаившись на камбузе.
Скоро из кубрика стали доноситься требовательные голоса:
— Юнга!
— Где ты там?
На камбузе появился Белов:
— Ложки давай, и чумичку тоже…
— Нет ложек, и чумички нет.
— А где ж они?
— На дне морском, — тихо ответил я и рассказал, как они там очутились.
Позже я узнал, что мои старшие товарищи суп прямо из мисок хлебали, а самую гущу отправляли в рот корками хлеба.
Дошла очередь до второго. Когда я снял крышку кастрюли, моему взору явилось черно-коричневое месиво, твердое, будто застывший бетон. Зная, что ложек нет, я вывалил варево на противень и большим ножом разрезал его на дольки, похожие на торфяные брикеты, какими мама топила печку-буржуйку.
Отступать было некуда, и я понес варево — может, единственное на всем Черноморском флоте — в кубрик, где покраснев до ушей, поставил противень на стол.
— Чего это ты нам изобразил? — спросил мичман, рассмотрев мои брикеты.
— Кашу. Гречневую, — тихо пояснил я.
— Может, поделишься рецептом приготовления? — съязвил мичман и наградил меня таким взглядом, от которого хотелось бежать хоть на клотик.
Я — молчал.
— Вот что, — принял решение мичман. — Неси-ка нам консервы, да хлеба добавь…
Успокоенный тем, что все обошлось, я быстро выполнил поручение.
Ужин мне помогал готовить сам мичман. Мы сварили макароны по-флотски и вскипятили чай.
— Не забудь посолить макароны! — назидательно напомнил мичман, когда его вызвали на мостик.
Соль у нас была из приднестровского лимана — крупная и грязноватая на вид. Но тут мне на глаза попался ящик аптечки, в котором стояла желтая коробочка с надписью: «Английская соль». Вот ведь, подумалось мне, американцы нам тушенкой помогают, а англичане, оказывается, солью!
Открыл коробочку… Соль белая, мелкая, чистая. Посолил макароны и стал ждать ужина.
Когда я принес макароны в кубрик, то остался там в ожидании заслуженных похвал. Думаю, такое же чувство испытывал и мичман, который — а об этом знали уже все — показал свое кулинарное искусство.
Проголодавшиеся матросы за обе щеки уплетали приготовленную нами пищу. С чувством исполненного долга я отправился на камбуз мыть посуду.
А там, убирая мусор, взял я в руки упаковочную коробочку и прочитал: «Английская соль. Применяется, как хорошо действующее слабительное средство».
События стали развиваться минут через пятнадцать. Первым на палубе появился мичман и молча прошагал на нос катера, где у нас находилось место, о котором не принято говорить громко. Следом за ним, обгоняя друг друга, высыпали матросы. И скоро там выстроилась очередь.
Я спрятался в рубке, калачиком свернулся на рундуке, положил под голову спасательный пояс и, утомленный событиями минувшего дня, заснул.
Проснулся от того, что кто-то тряс меня за плечо. Открыл глаза, увидел старшину Белова.
— А ну, поднимайся виновник торжества, — весело сказал он.
Когда я встал, то Николай ухватив своими жилистыми лапищами мои уши, почти оторвал меня от палубы. Потом, тоном не терпящим возражения, скомандовал:
— Пошли на мостик. Братва ждет…
На мостике ко мне подходили все члены нашего, слава Богу, немногочисленного экипажа и несильно драли меня за уши. Последним эту «ушную операцию» сделал сам Руденко, а закончив ее, пожал мне руку и торжественно произнес:
— Поздравляю, юнга, с днем рождения! А трепать именинников за уши — старая флотская традиция. Насколько мне помнится еще со времен Петра I прижилась.
В освобожденном Севастополе
Наступила весна сорок четвертого года, началось освобождение Крымского полуострова.
В Севастополь мы пришли 9 мая, не предполагая, что ровно через год этот день станет для всего мира венцом Победы над гитлеровской Германией.
Город превратился в почерневшие от огня и копоти груды развалин, среди которых неприкаянно бродили оборванные горожане в поисках останков родных и близких. Огромные кучи разбитого кирпича и куски железной арматуры запрудили центральные улицы так, что не могли проехать даже танки.