Необычайные приключения Робинзона Кукурузо
Шрифт:
— Ты больше на меня опирайся, а за кукурузину только держись.
— Хорошо, хорошо,— сказал Ява и, кряхтя, начал взбираться на меня. Вот уже коленом на плечо встал, уперся руками в голову. Ой! — ботинком за нос зацепил. Но я еще пока молчу, терплю! Ботинок вдавливается мне в плечо, каблуком ключицу проламывает. Я начинаю шататься, колени дрожат, подгибаются, подгибаются…
— Ява! — кричу.— Быстрее смотри, я падаю.
И… что-то затрещало, зашумело, засвистело — словно бомба в кукурузу упала.
Я лежу, увязнув носом в землю. Во
Откашливаясь, отплёвываясь, протираю глаза и зову:
— Ява, где ты? Ты живой?
— Жи…— апчхи! — …вой.— И из кучи поломанных кукурузных стеблей высовывается Явина голова.
— Ну, что,— спрашиваю,— видел?
— Фигу,— говорит,— я видел. Одни метелки перед носом.
Ява вздохнул. Я посмотрел в небо.
«Чудеса,— подумал я.— Космонавты летают в безграничном небе, среди звезд, за сотни километров от земли — и ничего. А мы в кукурузе заблудились. Да еще в такой решающий момент! Кино!..»
— Ява! — вскочил я.— Это глупость какая-то. Этого не может быть, потому что это невозможно. Еще никто в мире не заблуживался в кукурузе. Мы просто пошли не в ту сторону. Я хорошо помню, что, когда мы шли, солнце было у нас за спиной. Идем назад.
Сначала Ява недоверчиво поглядывал на меня. Но я говорил, наверно, так убедительно, что он поднялся.
— Кто знает, может и правда. Идем.
И мы поплелись назад.
Ох, как тяжело было идти! Мы не чуяли под собой ног. Мы просто механически переставляли их, как ходули. И зачем мы ползали на коленях?
А тут я еще споткнулся и ногу подвернул, даже вскрикнул, так было больно.
Сел на землю и скривился, как среда на пятницу. Если бы Явы не было, заплакал бы.
— Что? Что? — наклонился надо мной Ява.
— Брось меня! Иди, пробивайся сам,— сказал я хрипло и уныло.
— Тьфу, дурак! — Ява обнял меня за плечи.— Сейчас пройдет.
Он помог мне подняться. Я оперся на его руку, и мы потихоньку пошли.
Через несколько минут боль унялась, и я захромал довольно бодро. А вскоре и совсем забыл о ноге.
Трудно сказать, сколько мы шли: полчаса, час или два, и сколько мы прошли: километр, два или десять. Но наконец я не выдержал:
— Ява,— говорю,— я больше не могу. Я сейчас упаду. Давай отдохнем.
Мы легли на землю.
Было тихо. Лишь кукурузные листья шуршали над нами. Где-то далеко провавакал перепел, снова наступила тишина. Даже кузнечиков не было слышно.
— А что, если мы совсем не выберемся отсюда? — тихо сказал я.— И никто не знает, куда мы пошли. И нас не найдут. И мы погибнем. И через две недели комбайн вместе с кукурузой соберет наши косточки.
— Надо было бы пообедать. Всё же дольше бы продержались.
При напоминании об обеде так захотелось есть, что я чуть не заплакал.
— У нас на обед борщ и вареники с мясом,— мрачно произнес Ява.
— А у нас суп с галушками и жаренная курица,— сказал я, едва сдерживая слёзы.
Нет, дальше терпеть я не мог.
— Ява,— говорю,— давай звать людей. Давай людей звать, Ява.
Но Ява был более стойким, чем я.
— Ты что,— говорит, чтобы смеялись? Здоровые лбы среди белого дня в колхозной кукурузе «Спасите!» кричат.
— Пускай,— говорю,— лишь было кому смеяться.
— Нет,— говорит Ява,— если так, уж лучше давай петь.
— Ладно,— говорю,— давай петь.
И мы затянули первое, что в голову пришло. А первой почему-то пришла в голову песня космонавтов:
На пыльных тропинках далёких планет,—жалобно-жалобно выводил Ява.
Оста-нутся наши следы,—еще жалобнее подтягивал я.
Долго мы пели. Почти все песни, какие знали, мы пропели. Особенно почему-то хорошо пелись те, что начинались с «Ой». «Ой в поле могила», «Ой я несчастный», «Ой не свети, месяченько», «Ой не шуми, луг», «Ой что ты, дуб», «Ой в поле жито». Эти «ой» мы рявкали так, словно нас кто в бок колол.
Хорошо пошла у нас также песня «Раскинулось море широкое». По-особенному выходил куплет «Напрасно старушка ждет сына домой». Трижды мы спели эту песню, и трижды, когда доходило до этого «напрасно», у меня начинало першить в горле. Наконец мы совсем охрипли и кончили петь.
Мы лежали, обессиленные от голода, от песен, от печальных мыслей.
— Как чувствовал, что сегодня что-то будет! — вздохнул Ява.
Я от нечего делать засунул руку в карман и неожиданно нащупал там что-то твёрдое. Вытащил и аж подскочил. Это же конфета, которую я забыл съесть вчера! Да еще и мятная. Это же пить меньше будет хотеться.
— Ява,— хриплю,— смотри!
Ява взглянул и вздохнул:
— Одна?
— Одна.
Конфетка слежалась в кармане, подтаяла, фантик прилип так, что и зубами не отдерешь. Раньше я бы её, наверно, просто выкинул. Но теперь это была такая ценность, что ого-го!
Я осторожно перекусил конфетку пополам. Но неудачно — одна половинка вышла больше другой. А еще кусать — только раскрошить.
Я вздохнул и протянул Яве большую.
— Чего это? Давай мне ту.
— Нет,— говорю,— бери. Ты больше есть хочешь.
— Почему?
— Потому что я,— говорю,— хорошо позавтракал. Яичницу ел, и колбасу, и молоко пил.
— А я! Я картошки целую тарелку, и мяса, и салат из огурцов и помидоров. Так что ты самый голодный, а не я. Бери.
— Нет. Я еще пирог с яблоками вот такой и варенья блюдце. Бери ты.
— А я два пирога, и целую крынку молока, и стакан сметаны, и еще творог, и…
— А я еще блинов, и груш, и…
Наши завтраки увеличивались и увеличивались. Если бы их сложить, то вышел бы уже, наверно, дневной рацион слона. Закончилось тем, что Ява от большой половины очень ловко откусил маленький кусочек, и таким образом «порции» сравнялись.