Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2, том 1
Шрифт:
Учился он с большим желанием и любовью. Всё новое, узнаваемое им ежедневно на уроках, увлекало и привлекало его. Обладая отличной памятью, он с первого раза запоминал почти все объяснения учителей. И не только запоминал, но большинство этих объяснений как-то сразу и понимал. И в этом он составлял противоположность своих ближайших друзей и соперников – Семены и Воскресенского. Петька Семена запоминал всё рассказанное и прочитанное почти так же хорошо, как и Алёшкин, но сразу всё понять, схватить суть объясняемого не мог и доходил до уяснения содержания только после основательного обдумывания услышанного. По всей вероятности, благодаря этому, его знания были значительно крепче и солиднее, но в то время этому значения не придавали, и быстрые,
Коля Воскресенский довольно быстро и легко вникал в суть объясняемого учителем, но его подводила память. Прежде чем хорошо ответить, он должен был несколько раз прочесть учебник или выслушать повторное объяснение учителя. Если он этого сделать не успевал, то при ответах плавал. Поэтому после окончания первого полугодия, то есть к январю 1924 года, Алёшкин прочно занял место первого ученика в пятом классе шкотовской школы II ступени.
Второе, чем был занят Борис Алёшкин, очень часто переходившее даже на первое место, это его работа в комсомоле. Он с таким увлечением, с таким воодушевлением брался за все комсомольские дела, с такой энергией проводил всё, что намечалось планами ячеек и директивами укома РКСМ, не считаясь со временем, не отказываясь ни от какого дела, ни от какого задания, что скоро стал считаться не только в своей ячейке, но и среди работников Владивостокского укома РКСМ, одним из самых активных комсомольцев Шкотовского района.
Надо сказать, что этой активности очень помогло и отношение к его деятельности со стороны семьи – отца и матери, оба они не только не препятствовали его ежедневным отлучкам из дома почти до 12 часов ночи, а наоборот, всячески поощряли его работу, а мать часто ему и подсказывала решение того или иного вопроса.
Ведь совсем не так к комсомольской работе относились многие шкотовские жители: многие запрещали своим сыновьям и дочерям даже и думать о комсомоле, и было немало случаев, когда комсомольцы уходили на свои собрания тайком от родителей. Конечно, им было намного труднее, чем Борису.
Он часто выступал с различными докладами на комсомольских собраниях, и вследствие этого сумел развить, видимо, заложенный в нём талант оратора. На торжественных собраниях почти всегда от имени комсомольской организации выступать поручалось ему.
Обладал он и незаурядными агитаторскими способностями. Своей агитацией даже за эти полгода сумел вовлечь в комсомол уже много шкотовских ребят и девушек, прежде всего, из числа учеников.
Бориса хвалили в школе и за успехи в учёбе, и за комсомольскую работу, и это, вызывая в нём чувство законной гордости, вместе с тем заставляло его трудиться в школе и в ячейке с ещё большей энергией и энтузиазмом. Естественно, что, будучи активистом, он имел огромное число, как тогда говорили, нагрузок: член бюро ячейки, секретарь школьной группы РКСМ, представитель от комсомола в педсовете, представитель от комсомола в шкотовском сельсовете, редактор школьной стенной газеты и, наконец, внештатный инструктор укома РКСМ. По заданию последнего ему неоднократно приходилось выезжать с различными докладами в сёла и деревни Шкотовского района: Многоудобное, Андреевку, Новую Москву, Романовку, Новонежино, Майхэ и другие, где организовывались новые комсомольские ячейки, часто насчитывающие пока ещё только 4–8 человек. Он проводил там совместно с комсомольской ячейкой собрания молодёжи, выступал на этих собраниях с агитацией за вступление в комсомол.
Таких активистов в Шкотове тогда было немного: Володя Кочергин, Григорий Герасимов и ещё несколько человек. Некоторые из них жили и работали не в самом Шкотове, а в других сёлах, например, Людмила Пашкевич, Полина Медведь, Харитина Сачёк проводили аналогичную работу и были также загружены, как и Алёшкин. Все они часто бывали заняты по 20 часов в сутки. Ведь выезды в другие сёла осуществлялись пешком, а сёла находились от Шкотова иногда на расстоянии 15–20 километров.
Но мы перечислили только часть нагрузок, а кроме них были и еженедельные посещения всех собраний партийной ячейки, и занятия в политкружке, и участие в «живой газете», и в драмкружке. А если в клуб привозилась какая-нибудь кинокартина, то и её не хотелось пропустить. Одним словом, многим из них – комсомольцев двадцатых годов казалось, что если бы в сутках было не 24, а 25 часов, то и тогда бы у них времени на всё не хватало. А они ещё и на свидания умудрялись бегать.
Такая бурная общественная жизнь, и не только комсомольцев, на Дальнем Востоке в то время объясняется тем, что, если в остальной России советская власть существовала уже шесть лет, то здесь ей шёл всего второй год, а обстоятельства требовали, чтобы по общественному развитию этот отдалённый уголок РСФСР догнал всю страну. Ряд преобразований, введение новшеств здесь происходило более крупными шагами, более быстрыми темпами, а это требовало от непосредственных участников тех революционных дел большого напряжения и отдачи всех сил.
Эта совершенно новая, неизвестная до сего времени Борису Алёшкину деятельность увлекла его, захлестнула с головой и в процессе своего ежедневного совершения заставила менять сложившиеся с детства представления, пересматривать уже известные ему события, «перепонимать» их.
Одним словом, он перевоспитывался. Правда, это слово выражает так мало, что вряд ли оно полностью соответствует тому, что происходило в этот период в Борином самосознании, вряд ли оно может определить тот переворот, ту революцию во всём его существе и облике, которая уже произошла с ним за полгода пребывания на Дальнем Востоке, и продолжала происходить.
Многое, конечно, в его представлениях было ещё непонятно, туманно. Многие вопросы он более или менее ясно стал себе представлять лишь через годы, но и то, что произошло с ним сейчас, сделало его совершенно непохожим на того шаловливого, занятого домашней работой и совершенно оторванного от какой-либо общественной жизни подростка, каким мы знали его в Кинешме.
Мы уже говорили о том, что общественную деятельность Бориса его домашние поддерживали, но она всё-таки создавала и ряд неудобств. Ведь он теперь дома почти ничего не делал, даже и воскресенья у него практически всегда были заняты. Кроме того, ежедневные возвращения в 12 часов ночи будили и отца, и мать, шедших открывать ему дверь, и если Анна Николаевна встречала его ласково и тихонько провожала в кухню, где всегда стоял оставленный для него ужин, то отец, открывая дверь, всегда встречал его воркотнёй, а иногда и прямыми упрёками. Так начался в
жизни Бориса 1924 год.
Глава четвёртая
После зимних каникул, давших небольшую передышку в учении, но зато более загруженных общественной работой, жизнь Алёшкина, как и жизнь его товарищей, стала входить в обычную колею: после обычных пяти-шести уроков и краткого перерыва на обед, его ждало какое-нибудь собрание, заседание, занятие в кружке или репетиция. Опять завертелась, как говорил заведующий избой-читальней, один из приятелей Бориса – Гришка Герасимов, карусель.
Но 22 января 1924 года ранним утром телеграф принёс страшную весть: 21 января в 6 часов 50 минут в Горках, где-то около Mocквы, умер Владимир Ильич Ленин.
Правда, ни Борис, ни его ближайшие друзья в то время ещё не отдавали себе полного отчёта в том значении, которое имела эта кончина. Будучи политически очень слабо подкованными, они не представляли себе того величия, той гениальности, той огромной роли, какую играл Ленин в революционном движении России и мира. Но они все же уже сознавали, что Ленин был самым главным, самым крупным революционером в нашей стране, вождём и руководителем РКП(б), и его уход – очень большая потеря для революции, рабочего класса и партии коммунистов. Поэтому весть о его смерти произвела на них тяжёлое и к тому же неожиданное впечатление.