Необыкновенное лето (Трилогия - 2)
Шрифт:
Шагая через протянутые по полу ноги в сапогах и лаптях, через корзины и мешки, Дибич добрался до буфета и сел на корточки, прислонившись к торцу скамьи.
Прямо перед собой, у окна, он увидел семейство, настолько непохожее на окружающих людей, что он уже не мог оторвать от него взгляда.
Это были муж, жена, их мальчик лет семи, необыкновенной красоты, перенятой от матери, и седая женщина с мелкими завитушками на висках, смешно, устарело, но преважно одетая, нерусского типа, - вероятно, бонна. Она была самозабвенно поглощена своим делом, присматривая за мальчиком
Муж и жена были под стать друг другу, он - еще порядочно до сорока, она - совсем молодая, с лицом, от которого исходило лучение расцвета. Нельзя было бы сразу решить, насколько ее изящество было прирожденным, насколько вышколенным. Но в глаза бросалось прежде всего именно изящество, то есть милая простота, с какой она держалась в обстановке, явно и чересчур несовместной с ее манерами. Впрочем, в манерах этих все-таки заметно было кое-что деланное: она, например, оттопыривала мизинчик, держа грубую жестяную кружку, и вообще немного играла мягкими, как подушечки, кистями рук. Может быть, она нарочно преувеличивала изысканность своей жестикуляции, желая сказать, что не поступится ею ни при каких обстоятельствах, а может быть, хотела позабавить себя и мужа комизмом несовместимости этой обстановки с каким-либо изяществом.
Видно было, что оба они хотят шутливостью облегчить затруднительное положение - распивание невкусного кипятка из кружек, сидение на чемоданах среди огромной и как будто неприязненной толпы. Они изредка посмеивались, передавая друг другу что-нибудь с чемодана, накрытого салфеточкой и заменявшего стол. Во взглядах, которые они останавливали на мальчике, сквозила, однако, растерянность и даже испуг. Но, несмотря на эту скрываемую растерянность, они все-таки производили впечатление людей, в глубине совершенно счастливых и красивых от своего счастья.
Дибич невольно начал прислушиваться к коротким словам, которыми семейство перебрасывалось, и постепенно, сквозь гул терпеливых людских голосов, разбирать, о чем говорится. Он давно не видал таких семей, счастливых и ладных, и ему было и странно, и грустно, и почему-то приятно, что такая семья тоже попала во всеобщий водоворот, привычный, но трудный даже для бывалого солдата.
– Ася, - вдруг довольно громко сказал муж, - тебе не кажется, что Ольге Адамовне лучше снять брошку?
– Брошку?
– с изумлением и вспыхнувшим любопытством спросила жена, как человек, ожидающий, что сейчас последует что-то очень веселое.
– Брошку, - повторил он, строго помигав на бонну, которая тотчас испуганно потрогала под длинным своим подбородком дешевенькую мастиковую ромашку с божьей коровкой.
– Из-за вашей склонности к роскоши, Ольга Адамовна, нас еще примут за буржуев.
– Ну, Саша, разве так можно? С Ольгой Адамовной, чего доброго, родимчик случится!
– с обаятельным сочувствием к старой даме улыбнулась жена,
– Я уверен, мы пропадем из-за Ольги Адамовны. У нее аристократический вид. Смотри, как она пренебрежительно глядит на солдат!
– Я абсолютно не гляжу на солдат, Александр Владимирович, молниеносно покраснев, отозвалась Ольга Адамовна.
– Я смотрю только на моего Алешу.
– Абсолютно!
– усмехнулся Александр Владимирович.
– Что это за слово? Абсолютно? Я такого слова не знаю. Абсолютно? Не слыхал. Абсолютное все отменено. Абсолютного не существует, мадам.
– Я прошу защитить меня, Анастасия Германовна, - сказала бонна тоненько.
– Когда я волнуюсь, это отражается на моем Алеше.
– Но ведь, вы знаете, он шутит, - участливо ответила Анастасия Германовна.
– Ах, мадам, надо беречь нервы, - опять громко и со вздохом сказал Александр Владимирович, - мы можем оказаться в гораздо худшем положении. Не сердитесь.
Он отвернулся без всякого интереса и скучно повел глазами вокруг. Дибичу хорошо стало видно его лицо - крупное, с брезгливо подтянутой к носу верхней губой и сильно развитыми ноздрями. Он был гладко побрит, и это больше всего удивляло: когда и где успел он заняться своим лицом - в сутолоке, в грязи и неудобствах дороги?
Вдруг он приподнялся, нацеливаясь немного сощуренным взглядом куда-то к буфету. Потом встал и, несмотря на дородность, сделал несколько очень легких шагов, миновав Дибича так свободно, будто никакой тесноты не было в помине.
Начальник станции с нечесаной бородой, в порыжевшей фуражке брел вдоль буфета, сонно показывая вокзальному охраннику, как лучше разместить людей с их пожитками, чтобы были проходы. За ним тянулся хвост пассажиров, больше всего - солдат. Вертя в руках поношенные документы, они то угрожающе, то безнадежно выкрикивали: "Товарищ начальник! Товарищ начальник!" Он, видно, привык к этим зовам, как к паровозным гудкам, и не оборачивался.
Александр Владимирович остановился, загородив ему дорогу, и сказал любезно:
– Вы обещали устроить нас на Балашов.
– На Балашов поездов не будет, - ответил начальник, не задумываясь.
– Вы помните, я к вам обращался? Я - Пастухов.
– Помню, - проговорил начальник, безразлично разглядывая кожаные пуговицы на широком коротком пальто необыкновенного пассажира.
– На Балашов идут только эшелоны.
– Может быть - с эшелоном?
– полуспрашивая, почти предлагая, сказал Пастухов.
– С воинским эшелоном? Это - дело начальника эшелона. Я ничего не могу. Поезжайте на Саратов.
– Мне надо на Балашов, а вы предлагаете Саратов.
– Саратов или Пенза, - сказал начальник равнодушно и приподнял руку, чтобы показать, что хочет идти и просит посторониться.
– Из Пензы я приехал, - возразил Пастухов, не двигаясь с места, зачем же мне возвращаться? Это странно и... несерьезно. Мне нужно в Балашов. У меня семья. Я сижу на вашем вокзале сутки... а у вас даже кипятка нет.