Необыкновенное путешествие из Рима в Афины. Признания журналиста
Шрифт:
Свобода… «Свобода, бля, свобода, бля, свобода!», – как рычал потом с эстрады один популярный бард. Распределения, как я уже говорил, не было. Работу пришлось искать самому. Но как было найти ее в Ленинграде, без связей, с дипломом, где было написано: «преподаватель итальянского языка, учитель французского»? В лучшем случае можно было устроиться в «Интурист» и носить чемоданы за пьяными финнами или терпеливо объяснять заезжим итальянским коммунистам, почему они заблуждаются со своим «еврокоммунизмом».
Впрочем, шанс – раз! и сразу – в благополучные «дамки» у меня все-таки был. Когда я
• Куда это «к вам»? – глупо переспросил я, хотя, конечно, догадывался, кто и зачем вызвал меня на собеседование.
• В органы! – лаконично уточнил строгий дядя.
Но что я мог им ответить? Помню, пробормотал нечто невразумительное. Мол, мечтаю о том, чтобы писать, заниматься кино и какую-то ерунду в этом же духе.
– Литературный труд? Это – тяжелый хлеб! – резонно заметил один из них. Покачал головой и тяжело вздохнул, как бы давая понять, какую глупость я делаю, отказываясь от столь заманчивой перспективы. А что такая перспектива, может, и в самом деле оказаться очень и очень заманчивой показало время. Достаточно вспомнить о невероятной карьере одного другого, известного всему миру выпускника Ленинградского университета. Да не только его одного…
Круто я попал!
Заботы по трудоустройству привели меня, в конце концов, в Москву, в ТАСС. Один московский знакомый, с которым мы подружились в Сомали, уже работал там и даже был секретарем комсомольской организации. По тем временам это значило немало. Узнав, что я маюсь без работы, он обещал помочь: «Кажется, – со значением сказал он, – нам нужны специалисты с итальянским». И добавил: «Уточню в кадрах…». Через некоторое время приятель действительно позвонил и все также коротко сказал: «Давай, старик, приезжай!».
Так я оказался в одном из самых привилегированных тогда в СССР мест – Телеграфном агентстве Советского Союза. Там, в Главной редакции иностранной информации и в самом деле нужен был редактор со знанием итальянского языка. «Круто я попал!», – как сказали бы теперь.
Опущу подробности переезда в Москву, который оказался совсем не легким. Я уже был женат и вариант «московской невесты», на что мне сразу и довольно прозрачно намекнул строгий начальник Управления кадров ТАСС Степан Матвеевич Герман, бывший офицер СМЕРШа, не проходил. Пришлось разменивать ленинградскую квартиру жены. В результате я оказался в крохотной комнатушке огромной коммуналки, но зато в самом центре столицы.
«Москва моя-я-я! Ты самая любимая-я-я!». Хорошо помню свой первый день в качестве столичного жителя. Я вошел поздно вечером в пустую комнату прямо с поезда «Ленинград-Москва» с легчайшим чемоданчиком в руке. По дороге в холодном плацкартном вагоне простудился, и голова раскалывалась от жара. Полученная в результате сложного обмена, комната была совершенно пуста. Пол толстым слоем покрывала пыль, на которой сохранились прямоугольные отпечатки мебели, вывезенной ее прежними обитателями – пожилыми супругами Брейтер, переехавшими в Ленинград. Соседка, пожалев новоявленного москвича, выдала мне раскладушку и старое одеяло. Так началась моя жизнь в столице нашей Родины Москве.
Первой покупкой стал шикарный пружинный матрас, на который я копил несколько месяцев. Потом приобрел в хозяйственном магазине четыре массивные пластмассовые банки, поставил на них матрас, и, в результате, получилась не менее шикарная кровать. После узкой и неудобной раскладушки она показалась мне царским ложе. Стол нашел на лестничной площадке, его хотели выбросить соседи, но я их уговорил отдать его мне. Потом приехала из Ленинграда жена и повесила в комнате занавески. После этого комната уже совсем стала похожа на обычное, «благоустроенное», как говорили в те времена, жилище советского гражданина.
Мне всегда было смешно читать описания Достоевским жизни нищего студента Раскольникова, который – ах, бедный! – ютился в двухкомнатной каморке, и щи ему готовила кухарка. Великий «инженер человеческих душ» времен царской России и представить себе не мог, какую жизнь устроят потом для обитателей его страны коммунисты. Причем, не где-нибудь на Колыме, а в самом центре Москвы и даже много лет спустя после окончания разрушительной войны.
Но мне еще повезло. В коммунальной квартире, где я поселился, было всего четыре комнаты, и, в каждой – всего по одному жильцу. Такая квартира называлась «малонаселенной». Под потолком громадной прихожей тускло мерцала электрическая лампочка, как бы напоминая, что именно русский инженер Яблочков был ее изобретателем, а углы тонули в вечной темноте, свидетельствуя, в свою очередь, что это великое изобретение было сделано все-таки во времена Достоевского.
На кухне у каждого жильца имелся отдельный столик для «готовки» с куском старенькой клеенки. Покрытая несмываемым слоем жира газовая плита была одна на всех. Зато у каждого – своя собственная конфорка. Над водопроводным краном на ржавом гвоздике красовался мятый листок бумаги: «Расписание дежурств по кухне». Когда и кому мыть полы, и убирать места общего пользования, то бишь, ванную и сортир.
Квартиру, наверное, никогда после Великой Октябрьской социалистической революции, как следует, не мыли, и потому в ней стоял ничем неистребимый запах какой-то гнили. А ведь жил-то я тогда в самом теперь престижном месте Москвы – в Трехпрудном переулке! Трехпрудный переулок, дом 11/13. Чтобы теперь купить квартиру в этом доме надо платить миллионы долларов!
В переулок сходи Трехпрудный,Если помнишь мои стихи…Писала когда-то Марина Цветаева. Ее дом тоже стоял в этом месте. Кажется, на том, где потом построили какое-то японское представительство. Я тогда, конечно, не догадывался, в каком заповедном уголке оказался и потому, как только появилась возможность, купил в ТАССе кооперативную квартиру и с восторгом покинул коммуналку в Трехпрудном переулке. О чем сейчас, разумеется, жалею…