Необыкновенный консилиум
Шрифт:
После этого он принялся ощупывать живот. Руки его делали какие-то непонятные движения, точно он колдовал над мальчиком; потом он взглянул на меня и одним движением начертил пальцем на животе нечто вроде полукруга.
– Печень, – сказал он по-латыни.
Его руки покружили ещё, и так же уверенно он нарисовал селезёнку. Этот медик пользовался какими-то своими, не известными мне приёмами исследования, однако совершенно безошибочно определил расположение внутренних органов.
Под конец он приложил свою курчавую голову
Мы глядели ему вслед. Почти сразу же в коридоре раздались тяжёлые шаркающие шаги, и появился второй консультант.
Этот был ещё удивительней, и, пока он находился с нами, в дверь то и дело заглядывали любопытные. Был он небольшого роста, стар и морщинист, в длинной седой бороде и с космами белых волос на плечах, и вид имел чрезвычайно учёный. В пышной мантии и алом бархатном берете, с бренчащей цепью на груди, он не шёл, а шествовал к больному, а приблизившись, воздел сухие руки в широких рукавах, возвёл к потолку глаза и воскликнул:
– Во имя отца и сына и святого духа!
Затем повернулся и резким, бранчливым голосом приказал по-латыни, чтобы ему подали кресло и скамеечку для ног.
Откуда-то притащили кресло. Новый врач – не знаю даже, как назвать его: не то маг, не то профессор, а вернее, то и другое вместе – уставился на Мишу суровым и сверкающим взором. Велел протянуть руки, потрогал пульс. Посмотрел язык. Откинул одеяло, ткнул пальцем в Мишину ногу – на отёчной ступне осталась ямка. Слегка отвернув голову, увенчанную красным беретом, сказал коротко:
– Сосуд.
Я не понял, что он имел в виду, и спросил:
– Какой сосуд?
Доктор воздел косматые брови. Во взгляде, которым он окатил меня, я прочел бесконечное презрение: очевидно, он счёл меня круглым невеждой.
Я просил показать мне сосуд с мочой! – проскрипел он.
И когда наконец принесли ему утку, он заглянул в неё и поморщился. Ему снова что-то не понравилось.
На этом осмотр был закончен, и, встав с кресла, он торжественно возложил руки на голову больного. Затем разгладил бороду и медленно удалился.
Третий гость прибыл с опозданием. Его озабоченные шаги простучали по коридору. Видимо, второпях он не сразу отыскал палату. Наконец он вошёл. Это был человек среднего роста, не высокий и не низенький, не молодой и не старый, очень аккуратный, в золотых очках, в крахмальном стоячем воротничке, при галстуке. В руках нёс круглый чемоданчик.
Добрый день, господа, – сказал доктор на обыкновенном русском языке. – Надеюсь, я не ошибся адресом?
Молча указал я ему на больного. Миша сидел опустив голову: он устал. Доктор взглянул на него и покачал головой.
Доктор вытянул из жилетного кармашка за цепочку большие золотые часы, отколупнул крышку. Бессильная Мишина рука с синеватыми ногтями покоилась в его белой, холёной руке. Доктор считал пульс.
– М-да-с, – пробормотал он, – делириум кордис… Полная аритмия сердца! Полагаю, коллега, – он скосил глаза в мою сторону, – вам известно, что это такое?
Я кивнул. Вдвоём мы сняли с мальчика рубашку, и доктор стал выстукивать лёгкие, потом достал из чемоданчика деревянный рожок и приставил к сердцу.
Всё это было очень похоже на то, что делаем мы, и я ожидал, что он поинтересуется результатом рентгена, спросит, что показал анализ крови… Но он почему-то не спросил. Осмотр окончился.
Доктор посидел ещё немного возле Миши.
– Тэк-с, – промолвил он наконец. – Ну что ж, коллега, пойдёмте, потолкуем.
На прощание он заботливо укрыл мальчика и положил перед ним на тумбочку большую конфету, в золочёной бумажке.
Глава 4. «Возьми лист наперстянки»
Когда мы вошли в комнату для врачей, те двое ждали нас: врач в древнегреческой одежде стоял у окна, а второй, в алом берете, восседал в кресле посреди комнаты.
Я почувствовал смущение, увидев себя в столь необыкновенном обществе, однако делать было нечего, и я сказал:
– Друзья мои! Мы все медики и поймём друг друга. Вы видели пациента. Ему всего пятнадцать лет. Ему надо помочь. Я хочу услышать ваше мнение.
В ответ послышалось сосредоточенное сопение. Я взглянул на коллегу в берете. Глаза его были закрыты, губы шевелились. Седые брови сошлись над переносицей. Затем взметнулись кверху рукава пёстрой мантии. Старик прогудел:
– Да пребудет с нами сила господня! – и снова что-то забормотал себе под нос.
Очевидно, это была необходимая церемония, без которой он не мог приступить ни к одному серьёзному делу.
Все вежливо ждали, когда он кончит шептать молитвы. Наконец греческий врач взял слово.
– Достойные мужи, юноша, о коем нам надлежит вынести решение, одержим поистине тяжким недугом. Случай труден, однако я не могу сказать, чтобы болезнь эта была мне вовсе незнакома…
Он стоял, слегка отставив ногу, обутую в жёлтую сандалию, и плавными жестами сопровождал свою речь.
– Итак, вот моё суждение. Четыре сока, правильно сочетаясь, управляют жизнью тела. Первый и самый важный именуется кровью, и рождается он в сердце. Второй сок – это лимфа, которая возникает в мозгу. Третий сок – светлая желчь, её производит печень, а четвёртый сок, тёмную желчь, родит селезёнка. Так говорил нам наставник врачей Гиппократ… Обратимся же теперь к нашему больному. Что мы находим у него? Большое усталое сердце, переполненное кровью. И печень и селезёнка также полны крови. Густая кровь просвечивает на щеках, переполняет губы. Итак, очевидно, что кровь вытеснила из тела остальные соки. В этом, по моему мнению, и заключается тайна сего недуга.