Необыкновенный охотник (Брем)

Дмитриев Юрий Дмитриевич

Как естествоиспытатель-ботаник он изучал растения, стараясь найти принцип, по которому можно было бы их систематизировать, как врач он искал растения, которые можно было бы использовать в качестве лекарств.

Геснер издал несколько книг по ботанике, но он не забывал и прежнюю специальность: писал и издавал книги по языкознанию. Потом увлекся минералами и написал о них книгу. Это были очень значительные для того времени работы — и по ботанике, и по языкознанию, и по минералогии. И все-таки своей славой он обязан зоологии. Видимо, Геснер понимал это — недаром же последние часы жизни он захотел провести в своем кабинете.

Кабинет Геснера был необычный. Скорее это был музей. Первый в мире зоологический музей.

Больной

уже не мог видеть экспонаты этого музея, даже когда на короткое время приходил в себя, — не было сил открыть глаза. Но для того чтоб увидеть кабинет и все, что находится в нем, Конраду не надо было даже открывать глаза — он прекрасно знал и представлял себе каждую вещь, каждый предмет, находящийся здесь. Чучела зверей и птиц смотрели на него из застекленных шкафов, на полках, на специальных подставках стояли скелеты животных, лежали гербарии, коллекции насекомых. Но главной, самой большой ценностью кабинета-музея были четыре больших (каждая форматом с современную газету) книги и груда исписанных листов — материал для пятого, последнего тома. Этот том в основном будет посвящен насекомым. Точнее, должен был бы быть посвящен… Увы, Геснеру не суждено было закончить пятый том и увидеть его изданным — его издадут после смерти ученого друзья и ученики. Но четыре тома Геснер успел выпустить при жизни.

Четыре тома, один из которых посвящен млекопитающим, второй — яйцекладущим четвероногим, третий — птицам, четвертый — водным животным. Эти тома включали в себя все, что было известно в то время людям о животном мире нашей планеты. Геснер изучил все труды, начиная от Аристотеля и Плиния, кончая работами своих современников. Геснер свободно владел французским, английским, итальянским, немецким, греческим языками, он знал латынь, древнегреческий и несколько восточных языков. И если находил интересующую его книгу на одном из этих языков, читал ее в подлиннике. Проделывая огромную, буквально титаническую работу, Геснер из множества прочитанных книг, причем читал он книги и не имеющие отношения к естествознанию, выбирал все, что относилось к животным.

Он был честным человеком, честным ученым и, используя чужой труд, всегда ссылался на автора, называя его фамилию, а к каждому тому был приложен еще и список использованных книг.

Цитируя некоторых авторов или заимствуя у них факты, Геснер иногда оговаривался, что сам он не очень верит первоисточнику. То же было и с рисунками — в книге их около 1000. Иногда рисунки сопровождались такими подписями: «Этот рисунок такой, каким его сделал художник, я не имею данных о его точности».

Но Геснер все-таки страдал излишней доверчивостью. И в его книгах наряду с достоверными описаниями животных, достаточно точными наблюдениями имеются описания «морских монахов» и прочих чудес, записанных со слов людей, видевших эти чудеса «собственными глазами».

Что ж, здесь Геснер был сыном своего века. И все-таки, создав энциклопедию животного мира, он обогнал свое время.

Современные книги по зоологии — если это не словари и справочники — не составляются по алфавитному принципу. Иначе, допустим, кенгуру, кузнечик, кукушка — все будет идти подряд, все будет свалено в одну кучу — и млекопитающие, и насекомые, и птицы. Сейчас в зоологии есть строгая и определенная система. И все животные распределены в ней на классы и семейства, роды и виды. Определены признаки каждого класса и рода.

Но это сейчас. А как должен был поступить Геснер, если в его время никакой системы не было, а то, что имелось, было очень запутано? Ни разобраться в этой путанице, ни придумывать свою систему Геснер не имел, видимо, ни времени, ни желания. Пришлось ему расположить животных по алфавиту. Но от этого книга его не превратилась ни в словарь, ни в справочник. Внутри каждого тома, даже внутри каждой статьи, была своя система: сначала

Геснер говорил, как называется это животное на разных языках — ведь в каждой стране или на каждом языке одно и то же животное называется по-разному. Уже это делало книги Геснера очень полезными. Но это было далеко не все. За названиями следовало описание животного, его распространение. Затем — следующий параграф — его образ жизни, потом — описание повадок. Следующий параграф — своего рода прикладная зоология: охота, дрессировка, использование мяса животных, и, наконец, в конце статьи говорилось о происхождении названия этого животного, о его месте в религии, приводились пословицы, стихи, легенды и басни о нем.

Такого труда еще не создавал ни один ученый. Геснер знал об этом. Возможно, он понимал, что человечество оценит его труд. И человечество оценило: два с половиной столетия зачитывались его книгами любители естествознания, два с половиной столетия воспитывались на них натуралисты.

Конечно, следующие поколения шагнули дальше. Но смогли они этот шаг сделать лишь благодаря Геснеру.

«Натуральная история» Бюффона

Иностранец или знатный провинциал, приезжавший в конце XVIII века в Париж и желавший познакомиться с его достопримечательностями, стремился в первую очередь повидать графа Бюффона. Еще бы! Ведь имя это известно во всей Европе, и как же можно было побывать в Париже и не повидать того, книгами которого зачитываются, как самыми популярными романами?

Однако повидать Бюффона удавалось далеко не каждому. Памятник — это пожалуйста, это смотрите сколько угодно (ему при жизни был поставлен памятник — шутка ли?!), а самого Бюффона — нет: граф уже стар, он дорожит каждым часом, он пишет… Вот уже почти сорок лет пишет Бюффон, и почти четыре десятилетия увлекается его книгами читающая публика Европы. Какой счастливый случай привел его на этот путь, кто надоумил его взяться за перо? Ведь он никогда не помышлял стать тем, кем стал в конце концов, — известнейшим писателем-натуралистом, одним из самых популярных людей не только во Франции, но и за ее пределами.

Большую часть жизни Бюффон именовался Жоржем Луи Леклерком. Лишь когда он уже был известен, король пожаловал ему графский титул и он стал графом де Бюффоном.

Романов и стихов он не писал, да и не собирался писать. Его привлекала наука. Он твердо решил писать научные труды. О чем? Для молодого Леклерка это не имело значения: он вспомнил свои занятия математикой и написал ряд математических трактатов, вспомнил про медицину и право — написал и на эти темы, описал свои наблюдения над природой, сделанные во время путешествий. И все это Леклерк аккуратно отсылал в Академию наук.

То ли академики не читали присылаемых работ и их поразило количество статей, исследований, мемуаров Леклерка, то ли действительно эти труды имели какую-то научную ценность (автор-то их был все-таки человеком далеко не заурядным), но так или иначе очень скоро академики приняли двадцатишестилетнего Леклерка в свои ряды, избрав его членом-корреспондентом Французской академии наук.

Вот теперь бы и заняться чем-нибудь всерьез. А вот чем — этого-то как раз и не знал Леклерк.

Помог случай — знакомый семьи Леклерков, бывший лейб-медик короля, заведовал в то время Королевским садом. Собственно, название не вполне отражало суть этого сада: тут были самые разнообразные растения, и правильнее было бы называть его Ботаническим садом (впоследствии он действительно превратился в Парижский ботанический сад). Заведующий, или, как тогда называли, интендант, был болен и предложил Жоржу (благо он же член-корреспондент академии) занять его место. Будущий граф согласился, и вскоре назначение состоялось. Это произошло в 1739 году, Леклерку шел тогда тридцать второй год.