Неодинокий Попсуев
Шрифт:
– Штангу тягал, Никита Тарасыч?
– Тягал, – усмехнулся Берендей. – Твоих успехов не достиг, но мастера в тяже дали. Однако с харчами тут у них, прямо скажем, швах.
Берендей втянул живот и встал к зеркалу боком, вытянув руки по швам, с шумом вдохнул и выдохнул.
– Не жалуют тут нас с тобой, Сергей Васильевич, не жалуют. Три кило за день потерял, а ведь они мои кровные! – он посмотрел на коллегу, точно тот мог вернуть ему эти потери: – Это что ж станется с меня, если я тут на месяц застряну? Они думают, мы так, мелкая сошка. Напрасно они так думают… – Он взял вафельный полотенчико с черным квадратиком цехового клейма
Командировка красна междусобойчиком. Но в цеховой бане, вопреки всем неписаным законам гостеприимства, командированные парились одни. Другого и не могло быть после скандала, учиненного Берендеем сразу же по приезду в кабинете главного инженера комбината Клюева. Без предисловий Никита Тарасович спустил на Клюева собак за то, что тот растрезвонил на весь Союз о «якобы бракованной продукции», поставляемой «Нежмашем».
– Где выводы комиссии, чтобы утверждать это?! – гремел Берендей.
Попсуев удивился столь жаркой атаке начальника на Клюева, но Никита Тарасович вечером поведал ему о подоплеке: «Хотел услышать, что он скажет. Для острастки полезно первым надавить на противника. Дело в том, Сергей Васильевич, только это секрет, мне летом предложили кресло главного инженера комбината, а я чего-то раздумывать стал, ну вот в него и уселся Клюев. Мы с ним на одном потоке учились».
Одни они зашли и в ресторан при гостинице. Заказали блюда, ждут. За день так и не поели: то цех, то протокол, то кофе из банки, то баня натощак.
– Я им напишу, я им такое в протокол напишу… – грозился Берендей. – Встретить не могут по-человечьи, даже если мы им и брак поставили, с кем не бывает. Но ведь брак браку рознь. Браки вообще на небесах совершаются. Фотки они мне кажут, МКК нашли, пятьдесят микрон, невидаль. Можно подумать, первый раз в жизни. А сами белые и пушистые. – Он с тихим негодованием, оставаясь по большому счету невозмутимым, смотрел на Попсуева, будто именно тот корил его коррозией и морил голодом.
Сергей не выдержал: – Да что ты, Тарасыч, на меня смотришь, как на потребителя?
– А на кого мне еще смотреть? – проворчал Берендей. – На него, что ль? – указал он на портрет Горбачева. Ворчал, ерзал на стуле и вдруг с треском грохнулся на пол. Поднялся с невозмутимым лицом, осмотрел останки стула, рассыпавшегося под ним на несколько частей, выбрал ножку: – Гарсон! Ком хиер [1] .
Подбежал официант. Показывает ему ножку: – У вас нет другой мебели? Замените, голубчик.
1
Мальчик, официант (фр.). Идите ко мне (нем.).
После того, как Берендей один выпил бутылку водки (Сергей потягивал пиво), скомпенсировав плотной закуской все потери дня, он обмяк, подобрел и на вопрос, как ему после принятого, изрек: – От-лично! Я ж генерал! – (Сергей окинул взглядом неохватную мощную грудь Берендея: и впрямь генеральская, как диван, только ордена с медалями в семь рядов цеплять) – Начальник моего ранга раньше, при Никите, да и при Лёне еще, генеральскую должность имел. Шутка ли – тысяча двести семь человек коллектив! В бою и за столом у меня должны быть одинаково ясные мозги!
– Никита Тарасыч, а давай завтра в гостинице оттянемся, по-домашнему. Глинтвейн пил когда-нибудь? Сварю.
– Суп, что ли? Да слыхал про него, девки жужжали: глинтвейн, глинтвейн! Но не пил. Чего сидеть, айда прошвырнемся. Внизу жду.
Еще в гостинице Попсуев услышал голоса. Берендей стоял под фонарем, окруженный подростками. Парни кричали и размахивали руками. Никита Тарасович сгреб двух юнцов за шкирку, как котят, потряс ими в воздухе и вернул на асфальт. Склонив обоих в поклоне, сказал: – Прием закончен! – и подтолкнув так, что оба носом забурились в сугроб, добродушно глянул на остальных, те попятились. – Малолетки еще, – вздохнул он, – совсем дураки. Ну да откуда им знать, что я «Запорожец» могу поднять. Особливо после пол литра! – захохотал он на всю улицу.
На завтра к вечеру Попсуев накупил всего, что требовалось, благо, в магазинах ОРСа рабочих снабжали по высшей категории, всего было полно и безо всяких талонов. Слил в трехлитровый чайник бутылки портвейна, вермута, сухого красного вина, выжал лимон, очистил и разломал пару мандаринов, накрошил мармелад, бросил корицу, пакетик ванильного сахара, а затем включил чайник. Подумал-подумал и свалил туда же мандариновые и лимонные корки. Берендей с несвойственной ему живостью следил за приготовлениями.
– Хочешь сказать, что вот это можно пить? – несколько раз поинтересовался он. – Столько витамина цэ истребил. С водкой понятней. Говоришь, у них так пьют? Извращенцы.
Чайник закипел, по комнате пополз пьянящий цитрусовый запах, от которого перехватывало горло. Попсуев разлил по стаканам дымящийся красный напиток.
– Пить горячим, чтоб обжигало.
Когда Берендей проглотил один глоток, а второй не смог, Попсуеву стало жаль его. Берендей с тоской огляделся по сторонам, не зная, куда выплюнуть сказочное питье.
– Я давно знал, что там одни придурки живут, – изрек он. – Ты-то что к ним примкнул? Водку купил? «Оттянулись».
Сергей достал водку. 0,75. У Берендея оттаял взгляд. Тут пришел халявщик Брыкин из московского КБ. Он всегда держал нос по ветру и умудрялся приходить к первой рюмке.
– Пьете? – удивился он.
– Хочешь глинтвейн? – Попсуев подал стакан Берендея. – Для разгону.
Брыкин с удовольствием вытянул напиток, шумно выдохнул, наслаждаясь: «А-а-а!.. Какие напитки тут у вас!» Берендей передернулся.
– Водку будешь?
Брыкин ответил, как собака, глазами: буду, мол, и охотно. Берендей откупорил бутылку, разлил. Только конструктор поднес стакан ко рту, Никита Тарасыч, нарушив обычай, отставил свой, достал смятую бумажку из кармана, разгладил ее на столе и сказал: – Мы тут, Глеб Саныч, скидывались… На вот это, – он указал пальцем на чайник и на водку с закуской: – С тебя, так и быть…
– Дверь-то я не закрыл! – вскинулся Брыкин, выхватив ключ из кармана.
– Куда ты? Выпей сперва. Кому твоя дверь нужна? – крикнул ему вслед Берендей, но Брыкина и след простыл. – Поехали, а то еще кого принесет. Хотя в чайнике много бурды. Ну, беленькая! Русь – ее ничем не замутишь.