Неодинокий Попсуев
Шрифт:
Не рассчитав расстояние до фонаря, Сергей сбил себе плечо, саданул по фонарю кулаком и сбил себе еще и кулак. От бессилия что-либо изменить, хоть рычи, хоть плачь. «Да где же это я? – никак не мог он взять в толк. – Скорей ищи пристанище, Попсуев, пока не отбросил копыта на этой промозглой стрит, как последний бродяга».
Остановившись возле пролетки, покинутой извозчиком и поглаживая лошадь по шее, он стал раздумывать, вскочить ли на пролетку «за шесть гривен» и промчаться на ней в пригород (там легче будет найти приют) или уж не привлекать внимания (ведь всё равно остановят взбесившуюся
Вдруг почувствовал, как на плечо легла влажная горячая тряпка. Он в испуге оглянулся – лошадь облизывала его пораненное плечо, глядя ему в глаза своими красивыми карими глазами. «Она видит меня», – подумал Попсуев.
Подошел извозчик и ни с того ни с сего стегнул лошадь кнутом.
– Чего зубы скалишь, принцесса? – бросил он кобыле по-английски, точно та не поняла бы и другого языка, и забрался в пролетку. Попсуеву передалась боль от лошади, он вырвал у извозчика кнут и что есть сил, крест-накрест перетянул его. Тот в ужасе заорал.
Лошадка понесла пролетку по улице, а кнут продолжал еще какое-то время извиваться и щелкать в воздухе. Прохожие шарахнулись в сторону от взбесившегося хрипло дышавшего кнута. Кнут полетел в сторону и разбил стекло лавочки.
– Черт! – воскликнул кнут по-русски. – Неужели порезался?
Улочка мгновенно опустела. Лишь один полисмен застыл, не решаясь подойти к свернувшемуся змеей кнуту. А когда мимо него пролетели ругань и чихание, оставляя на мостовой капли крови, и вовсе зажмурил глаза от суеверного страха.
Попсуев же устремился прочь с этой проклятой улочки, где он, похоже, был явно лишний. «Надо было вскочить дурню на пролетку, чего раздумывал? Накинул бы на себя какую-нибудь тряпку, там лежали мешковина, брезент, укутался с головой и – кому я нужен? Да и зачем укутываться, всё равно невидим. Разве что согрелся бы. Домчал бы до пригорода, а там дач пустых, любую выбирай и хоть до лета живи. И с пропитанием не было бы проблем. Какие-никакие крупы и консервы все оставляют, соль, сахар, макароны, чай, кофе, картошку в яме, не пропаду…»
«Пожалуй, так и сделаю», – решил Попсуев, лавируя между прохожими и передразнивая неповоротливых граждан; за этим делом он понемногу и согрелся. «Возьму какую-нибудь телегу и махну за город. Только дождусь вечера. В потемках оно верней. Найду лавчонку со жратвой и лежанкой, отдохну от всей этой кутерьмы».
Попсуев попытался восстановить события последних несколько часов и не смог – в голове была каша, да и быстрая ходьба пробуждала не столько воспоминания, а предлагала варианты грядущего. Налетев на толстого мужчину, он машинально извинился, и пошел дальше, оставив гражданина посреди тротуара с выпученными глазами – его раньше никогда не толкал воздух, извиняясь при этом по-иностранному.
«Колоды, тюфяки! – Медлительность, неспешность граждан раздражали Попсуева. – А куда я спешу, куда бегу, от кого и зачем?» Мелькнула мысль: «Не бросить ли всё к чертовой матери и вернуться к прежнему облику, когда все видят тебя? – Но он тут же отверг ее, как провокационную. – Как вернешься, когда все пути отрезаны? Дом-то сгорел вместе с аппаратом».
За поворотом легла неожиданно тихая чистая улочка, в начале которой располагался покоем трехэтажный отель, не пять звездочек, но оно даже лучше. Швейцар в ливрее хоть и смахивал на пирата из «Острова сокровищ», был, однако, весь преисполнен важности и даже величия. Особенно впечатляла шляпа.
Повезло, подкатил экипаж с кругленьким гражданином и двумя саквояжами цвета хаки. Приезжего встретили, Попсуев пристроился за ними и проскользнул следом в гостиницу. Хорошо, перестала сочиться кровь, порез оказался неглубоким. Попсуев уселся в кресло; после улицы показалось тепло, и уже одно это располагало к ленивому любопытству.
Пока приезжий беседовал с портье, Попсуев с удовольствием огляделся, обратив внимание на подробности, которые интересуют обычно женщин. У приезжего был здоровый цвет лица, очевидно, от свежего воздуха и свежей пищи, а у портье белые зубы. Приезжий почему-то раздражал своим обликом Попсуева. Он кого-то сильно напоминал ему. «Ну и тип», – думал Сергей. Тип пару раз обеспокоено оглянулся назад, в точности фиксируя место пребывания Попсуева. Сергей не удержался и подмигнул ему.
Но вот приезжего повели наверх, прошел следом и невидимый и непрошеный гость. Приезжий на лестнице обернулся и посмотрел сквозь Попсуева. В его маленьких глазах было недоумение.
– Вот сюда, – показали ему номер.
Ожидания не обманули Попсуева. Номер из двух комнат на втором этаже был достаточно просторным, пока не натопленным, в спальне стояли широкая кровать, тумба с зеркалом и платяной шкаф, а в гостиной буфет, столик и диванчик, располагавший ко сну. Этот отрадный факт – наличие в номере дополнительного спального места – настроил Попсуева на мажорный лад. Он даже полюбовался видом из окна, хотя, откровенно, любоваться особо было нечем. Дома, крыши, трубы.
Расположившись так, чтобы хозяин номера случайно не задел его, Попсуев стал наблюдать его.
Однако пренеприятный тип! Странно даже, что незнакомый человек вызывает такую антипатию. В нем чувствовалась закваска проныры средней руки. Ну, проныра и проныра, а что же так отталкивает в нем? Да глазки, в которых снуют, замирая на минуту-другую, разные мыслишки, выкрашенные одним липким цветом «моё».
– Что такое? – пробормотал приезжий. – И тут голуби? – Он открыл окно и выглянул в него: – Никого. Странно. Эс ист зелтзам [22] .
22
Это странно (нем.)
«Ба! Да это Ненашев! Вот так встреча!» – от всколыхнувшихся воспоминаний Сергей едва не окликнул Илью Борисовича, но хорошо, что удержался. Попсуев замер, чтобы не беспокоить понапрасну чуткую особу. Надо потерпеть немного, всё равно его куда-нибудь унесет.
Целый час Ненашев распаковывал саквояжи, раскладывал по полочкам белье, коробочки, шкатулки, перекладывал в сервант бутылки и кульки. Это время показалось Попсуеву вечностью, хоть и довольно занятно было наблюдать за старым знакомым. Сергей старался только не смотреть на него в упор, чтобы не будоражить лишний раз его чувства.