Неоновый мираж
Шрифт:
Сейчас на ее лице были отчаяние и безысходность. Прошло не так много времени с того дня, как она потеряла отца. Теперь же человек, который занял его место, тоже покидал ее.
Джим-младший сидел в кресле; его лицо было посеревшим от горя. Он был в одной рубашке, его галстук чуть ослаблен.
Я подошел к нему и тронул его за плечо:
– Как ты? Держишься?
– О'кей, – сказал он, попытавшись изобразить бодрую улыбку. – Мой отец подает мне хороший пример. Он никогда не сдается. Верно?
– Да. Это не в его правилах. Давай выйдем в холл, поговорим. Я не
Он кивнул и поднялся, но тут же пошатнулся, и я поддержал его. Видимо, он сидел в этом кресле, не поднимаясь, часами. Мы прошли в холл. Там было пустынно.
– Как твоя мама?
– Плохо, очень плохо. Она так предана ему. Она и без того чувствовала себя неважно.
– Ей делают успокоительные уколы?
– Нет. Она отказалась. Она хочет быть рядом с папой, если дела пойдут совсем плохо.
– Я думаю, ей придется это сделать.
– Я знаю. Он умрет? Да?
– Я думаю, что да. Он крепкий парень, но...
– Его отравили. Врачи лишь витиевато объясняют: «не исключено, что в его организм попало отравляющее вещество». Они думают, что если скажут об этом прямо, то это будет выглядеть, как будто они сами это сделали. Это смешно.
– Я очень сожалею, Джим. Эти мерзавцы добрались до твоего отца, а меня даже не было здесь, чтобы остановить их.
– Геллер, вы сделали все, что было в ваших силах. Вы не раз рисковали жизнью. А что касается того, что вас не было здесь, – то мой отец сам захотел, чтобы вы отправились за Пег. Он души в ней не чает. И я его за это не осуждаю. Она для нас как член семьи, как родная сестра.
– Я сам от нее без ума. Ей будет очень трудно, как и всей вашей семье. Он покачал головой:
– Даже Дэнни – я не думал, что он способен на такое, – он сидел сегодня днем у постели отца, говорил ему, как сильно любит его, плакал, как ребенок. Отец вынужден был успокаивать его. Представляете?
– Да. Я знаю Джима. На тебя будут оказывать большое давление, побуждать к тому, чтобы ты продал фирму.
Он посмотрел на меня пристально:
– Вы думаете, мне следует это сделать? После того, что случилось с моим отцом? – Он закрыл лицо руками, склонил голову на грудь. Он не плакал. Он уже выплакал свои слезы. – Меня это все так пугает, мистер Геллер... Меня это все так пугает...
Я похлопал его по спине. Я не знал, что ему ответить.
– Мы ведь его потеряем, не так ли? И мне придется остаться один на один с этими людьми. Я снова положил ему руку на плечо:
– Когда твоего отца не станет и вся ответственность ляжет на тебя и твоих братьев, вот тогда ты и будешь принимать решение.
Он поднял голову и чуть прищурил глаза:
– Вы не советуете мне... продавать отцовское предприятие?
– Я лишь говорю, что, когда ты останешься без отца, вся ответственность ляжет на тебя, а значит, ты и будешь принимать решение. Никто не мог давать советов Джиму Рэйгену, как ему следует жить. Я думаю, это будет несправедливо по отношению к нему, даже мертвому, если я что-либо буду советовать сейчас.
Его лицо посуровело и стало в этот момент очень похожим на лицо отца. Затем он сунул руку в карман
– Что вы думаете об этом, мистер Геллер?
Она почти ничем не отличалась от почтовой открытки. На ней была изображена желтая канарейка.
На открытке не было никакой подписи.
– Откуда ты ее взял? Когда?
– В почтовом ящике. Сегодня. Что это означает?
– А ты как думаешь?
– Я... Я думаю, что на уголовном жаргоне это означает, что моему отцу не следовать «петь».
– Все верно. Это предупреждение. Чтобы никто больше не смел исполнять сольную партию. Но не только.
– Что же еще?
– Это означает, что Синдикат подтверждает подобным косвенным путем, что именно он убил твоего отца. Он еще жив, а они дают тебе ясно понять, что это их работа.
Я вернул ему карточку. Он хотел разорвать ее на части, но я остановил его.
– Возможно, тебе придется показать ее лейтенанту Друри, – сказал я. Он вздохнул:
– Хорошо.
– Я полагаю, на ней нет обратного адреса?
Рэйген-младший сумел выдавить из себя улыбку:
– К сожалению, нет.
– Очень жаль, – сказал я с наигранным огорчением. – Работа детектива никогда не бывает легкой.
Он снова улыбнулся, а я ободряюще похлопал его по плечу и сказал:
– А теперь давай вернемся в палату к твоему отцу.
Мы вернулись назад, и я сменил Сапперстейна, который держался лишь на крепком кофе. Пег осталась у постели дяди на всю ночь. Несколько раз в палату входил и выходил доктор Граф, а также ряд других врачей и медсестер. Я, как и подобает хорошему детективу, сверял их фамилии с теми, что значились в нашем списке, хотя, казалось бы, в этом уже не было никакого смысла.
Рано утром, около пяти часов, Джим-младший вышел в коридор и сказал:
– Папа проснулся. Он хочет видеть вас.
Я вошел в комнату. Пегги стояла у кровати, держа его за руку. На ее лице была, как ей, наверное, казалось, ободряющая улыбка. Если бы мне кто-нибудь так «ободряюще» улыбнулся, я бы не замедлил отправиться в морг, лишь бы не причинять этому человеку таких мучений.
Я подошел к противоположной стороне кровати.
– Пегги говорит, что ты смог кое-что выяснить, – сказал Джим. Его голос был слабым, но в нем еще слышались стальные нотки. Хотя, возможно, это была и ртуть.
– Да, – сказал я. – Я встречался с Сигелом. Я убежден, что он не причастен к покушению.
– Значит, Гузик.
– Гузик.
– А я еще думал о каких-то контактах с этим дьяволом.
Я кратко рассказал ему о событиях последних дней. Он слушал меня внимательно и, казалось, на время забыл о своих физических страданиях. Но ему, наверное, было очень плохо, иначе он бы чаще перебивал меня.
– Ты знаешь, дружище, в этом есть резон. Когда Синдикат разворачивал свою систему информации – «Транс-Америкэн», им нужна была поддержка восточных парней. Гузик имеет влияние в Чикаго, Милуоки и ряде других районов. Но ему нужна поддержка Лански на востоке и Сигела – на западе. Вот почему им так необходима моя служба информации – она общенациональная. Мы – везде.