Неотвратимость
Шрифт:
Долго бегать не пришлось — взяли на другой же день.
Но над теми оперативниками коллеги смеялись действительно долго.
Виноват Булыгин в краже полушубков или нет, но, пока он отсиживает десять суток за хулиганство, надо все о нем разузнать. Мякишев пошел в контору ПМС спросить, как там трудоустроился Булыгин. Выходило, что неплохо устроился, только не «трудо»: оформили его рабочим, в вагончике прописали, постель выдали — это все верно, только к работе парень так и не приступил… Постель пропил, вот и вся его деятельность в
Что ж, напрасно мчался на свидание к Лехе-Вахе? Булыгин встретил Ивана Ивановича как старого доброго знакомого:
— Здрассте, гражданин инспектор. Чо это вы к нам? Ко мне лично? А зачем?
— Посмотреть, как ты тут. Поговорить. Не нравится, что ли, на свободе? Месяца не прошло, а уж опять вот сидишь.
— Так получилось, — застеснялся Леха-Ваха. — Оступился по молодости лет.
— На что оступался-то? На какие деньги пил, спрашиваю?
— Как на какие? Я ж работаю!
— Запрашивали мы твое место работы.
— Ну? И чо вам ответили?
— Сам знаешь.
— А чо? Оформился, тружусь… — уже без прежней уверенности врал Булыгин.
— Оформился, да. Но не трудишься. Так на какие деньги пил?
— Друзья угостили.
— Кто конкретно?
— Да я их, вообще-то, и не знаю.
— Друзей не знаешь? Ладно, выясним, кто они, и тебя познакомим.
— Зачем вам беспокоиться, гражданин инспектор, — кисло улыбнулся парень.
— Тогда не ври, а рассказывай.
— Я и рассказываю.
— Сказки?
— Гм… У вас закурить не найдется, гражданин инспектор? Ну да, вы ж некурящий. Жалко. Курить охота. Скажите тетке, чтоб сигарет принесла. «Шипку» чтобы, я «Шипку» люблю.
В микрорайоне Смычки жила единственная родственница Лехи-Вахи тетка Феня, престарелая пенсионерка.
К ней Васька Булыгин возвращался после отсидок, отдыхал и пакостил ей на все лады по пьянке. Тетка Феня ругала его, корила, однако в милицию жаловаться на племянника не имела привычки.
— До чего ты нахальный, Булыгин! Старуха пенсию получает небольшую, обязана она тебя снабжать сигаретами?
— Она ж родственница. А чо, не она ли вам пожаловалась, раз вы ко мне приехали?
— Есть за что жаловаться?
Булыгин минуту подумал.
— Ладно, скажу. Все равно узнаете, правильно я говорю? Записывать будете? Вообще-то не стоит, мелочь… Так, понимаете, получилось… Ну, взял я у тетки четыре банки тушенки.
— Украл, значит?
— Вроде того. Загнал и пропил. И, говорят, где-то там нашумел малость. Выпимши был, ни черта не помню. Ножик, говорят, какой-то… Откуда он у меня взялся? Как милиция забирала меня на остановке, это помню, а боле ни черта… Руки вязали. Имеют они право руки вязать?!
— Ты оказал сопротивление, оскорблял.
— На выпившего человека хошь чего наговорить можно.
— С кем пил?
— Сперва один, а потом не помню.
На этом признания Булыгина кончились. К складу близко не подходил, в ночь на 19 декабря спал у себя в вагончике. Пьяный? Ну, выпивши малость.
Капитан Мякишев все это записал в протокол, а арестованный Булыгин все это прочитал и подписал.
Побеседовал Мякишев и с теткой Лехи-Вахи.
— Расскажите, Федосья Федотовна, что племянник у вас украл?
Старуха сокрушенно закачала головой.
— Осподи, смучалася я с им! Как ослобонили его, так и живет на мою пензию. Сколь денег ему передавала взаймы, и все без отдачи. Чего украл? Полушубок мой спер, будь он… Зима, а я без шубы нонче. Меня дома не было, он из кладовочки полушубок и упер, хороший, черный, с хлястиком, почти новый, только в правом кармане дырочка. Продал, четыре дня гулял. Потом явился, извиняется. Обещал, как деньги заработает, полушубок обратно выкупить и мне вернуть. Врет, поди, не вернет. А позавчера пять банок тушенки унес.
Вот как, значит, не соврал Булыгин насчет тушенки. Но и к полушубкам у него аппетит есть…
Один за другим входили они в кабинет инспектора, молодые парни и подростки, дворовые знакомцы да приятели Лехи-Вахи. Парни входили солидно, протягивали Мякишеву повестку с некоторой обидой: чего, дескать, тревожите невинного человека. Пацанов вызывали с родителями, и приходили с ними матери — не доверяют, что ли, в семьях такую миссию отцам? Юные знакомцы Булыгина тоже старались держаться солидно и тоже слегка обижались: родители-то при чем тут, я ведь уж вполне самостоятельный, вот уж и в милицию таскают! Но с детским любопытством таращились на Ивана Ивановича, на таинственный сейф за его спиной, на маленький гипсовый бюст Дзержинского на сейфе. Встревоженные мамы шептали им: «Вот, докатился! Сколько раз тебе говорила…»
Мякишев вопросы задавал самые разные: кому про работу, кому про учебу, как проводят свободное время, давно ли с Булыгиным знакомы, на каких общих интересах держится это знакомство. И что делал, где был в ночь на девятнадцатое. Ответы были схожи: Ваську Булыгу знают, потому что на их улице у тетки он живет, а дружбы с ним особой нету, так что про Васькины дела сказать ничего не могут. В ночь на девятнадцатое были там-то, и это подтвердят такие-то.
Лишь двое подростков не ночевали дома, но их и вообще не было в городе — еще в пятницу, 18 декабря, уехали к родственникам в Верхний Тагил, что и подтвердили отпустившие их матери.
Все мамы уверяли Ивана Ивановича, что их сын хороший мальчик, только малость несерьезный, да уж теперь родители возьмутся за его воспитание как следует!..
О краже полушубков все слышали, об этом на Смычке известно. Как там и что, кто именно воровал — не знают. Опрос булыгинского окружения ничего не дал.
Дважды Иван Иванович и Вятчинов ездили к Булыгину. Тот «чистосердечно» каялся: верно, спер тушенку у тетки Фени. Н-ну, и полушубок тоже. Продавал в городе неизвестным женщинам.