Неотвратимость
Шрифт:
То было почти два года назад, и вспомнилось мне давнее дело потому, что на этот раз Людмила Никифоровна положила передо мной тоненькую, словно пустую, папку с очередным рассмотренным делом.
— Это не уголовное, гражданское, — пояснила она. — Здесь заявление истца, акт обследования, характеристики, вот и все.
И добавила:
— Однако после этого процесса мне и заседателям плохо спалось.
Вот как! Судья Руденко спокойно разговаривает с убийцами — и теряет покой от чьей-то «гражданской» беды, о которой рассказывает вот эта тонкая папка…
Каждая подобная история начинается, конечно же, задолго до того, как
В автохозяйстве очень удивились: Гарифуллин пьет?! И бьет?! Вот на кого бы не подумали! Двадцать лег здесь шоферит, на работе всегда как штык, спиртного запаху от него не слыхано. Трудяга, безотказный, производственное задание перевыполняет, не раз были ему поощрения, денежные и всякие. Никому и в голову не приходило интересоваться его поведением в семье, да просто не верится… Но факты — вещь упрямая, а факты— жена в синяках. Не будет же администрация столовой врать. Да, неприятно…
Все подобные неприятности стекаются к шоферу Алексею Здору. Потому что он председатель товарищеского суда. Но, главное, потому еще, что дотошный, щепетильный в вопросах шоферской чести Здор не отмахнется, не отпишется, а обязательно вникнет в любое скверное дело, разберется, что к чему и какие этим неприятностям причины.
В свой выходной день Здор отправился на другой конец города в ту столовую, потолковать с авторами письма-жалобы. Выяснилось, что все как будто так, как написано в жалобе, однако и не совсем так. То есть синяки-то у Розы были, прогул тоже, но…
Привычная, проверенная логика: если у замужней женщины синяк под глазом, значит, муж виноват, кто же еще! Тем более что и сама она уверяет: он, муж, хулиган такой! Столовская администрация призналась, что пьяного мужа не видывали, а от жены спиртной запах слыхивали, унюхивали не раз, есть такой у Розы грех. Но опять же виноватили мужа: сам пьет и жену втягивает. И жалобу писали со слов Розы.
Тогда Алексей Дмитриевич пошел к Гарифуллиным домой. Кумушек на скамеечке у подъезда миновал: негоже расспросами на товарища тень наводить. А с самыми близкими соседями побеседовал. И единодушно ему ответили, что сам Ханиф ни при чем, пьяным его не видывали, худого слова не скажет никому, самостоятельный мужчина. А вот Роза, бывает, с работы идет шатаясь, на лестнице падала, ушибалась до синяков. Во-обще-то она бабочка славная была, да со временем все чаще вином ушибается и пошумливать стала, дома у них скандалы слышны, за девочками своими хуже приглядывает.
Выслушав соседей, Алексей Дмитриевич позвонил в квартиру Гарифуллиных. Ханиф был дома. Он уже знал о жалобе, встретил товарища невесело, но и глаз не прятал. В комнату провел, усадил.
— Разбираться пришел? Ну разбирайся давай. Жалоба на меня, так не меня спрашивай, старшая дочка дома, ее спрашивай.
— Неудобно детей в такие расспросы…
— Эх, друг, у нас вся жизнь неудобная стала, чего уж тут скрывать. Рая, иди сюда. Вот человек с работы моей ‘пришел. Скажи ему, как живем. Про маму, про меня. Скажи, дочка.
Девушка стояла у двери, опустив руки, потупясь. Когда о маме упомянул отец, брови дрогнули, плечи больше ссутулились.
— Она… ну, мама, когда пьяная приходит… она такое кричит, такое! Лучше бы вовсе не приходила.
— И часто?
Кивнула молча. Алексей Дмитриевич хотел еще рас-просить, но не смог: трудно ей говорить о матери. Здор посмотрел выразительно на Ханифа: отпусти ее.
— Ступай, дочка. Мы тут сами договорим.
Сидели они с глазу на глаз, два шофера, два товарища.
— Что же ты молчал, Ханиф? Столовские на тебя, видно, давно грешат, а ты молчишь.
— Что скажу? — качает головой Ханиф. — Тот не мужик, кто бегает против жены управу искать. Да и ведь двадцать лет вместе прожито…
В самом деле, далеко не каждый мужчина пойдет по разным инстанциям жаловаться на жену. И в прош-лом-то Роза хорошей была женой. Хозяйка расторопная, семью и дом опрятно содержала. По любви поженились, в согласии жили. Ханиф абсолютным трезвенником не был, в праздник или в компании позволял себе выпить стопку-другую. Но, уважая свою шоферскую работу, не перепивал, похмельем не маялся, с дурной головой за руль не садился. Словом, нормально жили. Радовались, когда родилась первая дочка. Потом вторая, опять радость в семье. Квартира устраивает, заработок у трудяги Ханифа достаточный. Подкопили, призаняли — купили «Запорожец», выезжали в погожие дни за город, пусть порезвятся девчонки на зеленой траве, дышат лесным воздухом.
Так вот, после всего доброго легко ли о жене горькую правду посторонним лицам открыть…
— Оно так, — кивнул Алексей. — Но ты пробовал с ней по-хорошему, как следует поговорить?
— А как следует? Человек вино больше себя, больше семьи полюбил — кто знает, как с ним говорить, чтоб остановился, оглянулся? Я не знаю. Много раз просил: подумай, Роза, о дочках, о себе подумай… Веришь ли, я даже рад, что на меня жалобу написали. Виноват я, нет ли, разберетесь, а беда моя, может, сдвинется с мертвой точки хоть в какую-нибудь сторону… Слушай, Алексей, будь другом, поговори сам с нею, с Розой.
Я уж не могу спокойные слова ей говорить. И приелись ей мои слова. Иной раз со стороны-то больше проку. Поговори с ней, а?
Алексей Здор уж много лет председателем товарищеского суда бессменно, всякие конфликты разбирал, разные беседы вел. Но попробуй найти подход к чужой жене, работнице другого совсем предприятия. Проще бы доложить своему парткому: мол, жалоба не подтвердилась.
Только Ханифу и его дочкам не станет легче от такого доклада…
— Ладно, поговорю.
И опять в ближайший свой выходной поехал Здор трамваем в столовую. Роза в тот день торговала овощами «на выходе», и встреча с ней произошла прямо на улице.