Неотвратимость
Шрифт:
Незаметно обе стороны, заказчик и исполнитель, так к этой пакости приучились, что в норму вошло. Каждый хочет быть добрым к умельцу, по-купечески щедрым, этакая русская широкая натура. Летят рубли, трешки, пятерки, а больше всеро их оседает в выручке винных магазинов — куда еще халтурку тратить.
Николай вот поначалу не брал платы за рукомесло, и всех очень это удивляло: как же так, за спасибо-то? Но умудренные граждане против бескорыстия придумали средство. Выпивка — «благодарность» ненаказуемая, не обидная, всякий примет. Сколько «золотых рук» ослабло, задрожало похмельной тряской от «благодарности»
Все еще гордилась Катя, слыша от соседки:
— Часы в город возила, в мастерскую, и без толку. Николай твой пять минут поковырял в них чегой-то, и пошли как миленькие! Золотые руки у мужика, ей богу! — Потом соседка добавляла как бы между прочим: — Пятерку стребовал… — намек: «Сегодня вечером поберегись, Катерина».
И как не бывало гордости. Холодит страх перед пьяным ругателем, «калымная» пятерка неминуемо обернется скандалом. Не хотелось идти домой. Катя шла в больницу, виновато просила сотрудницу:
— Можно, сегодня я за тебя подежурю? Когда-нибудь ты меня подменишь. Ладно?
Долгую ночь проводила в думах, предвидя утром хриплый голос: «Где шлялась, с-собака?!» Тратятся в нервотрепках цветущие годы женщины — жены и матери, подрастают дети, приучаясь безропотно терпеть зло. Терпение — ради чего? Прежде надежда теплилась, что как-нибудь все образуется само собой, уладится, постарше Николай будет поумнее. Теперь и надежды не стало. Водка — враг подлый, а подлость всегда на чужом терпении держится. Не спасти ей мужа, только себя и детей измучит. Надо расстаться.
Но когда та же водка развела их было, Катя остро, до слез пожалела мужа: к тому времени больше десяти лет прожили под одной крышей, а как прожили — все это отступило, обиды не то чтоб забылись, а не до них сейчас, и опять вспыхнуло в памяти «люблю тебя больше…» Орлова судили. За хулиганство. Катя понимала разумом, что осудили справедливо. Но сердцем — жалела и ничего с собой поделать не могла. Он «оттуда» писал записки, требовал курева, еды, и она ездила в город с передачами. Возродилась надежда: теперь-то он поймет, бросит пить.
Осудили его на полтора года. Не в колонию, а на стройки народного хозяйства. Получилось вроде как по вербовке, не настоящее наказание.
Жил Николай в общежитии, вместе с такими же за пьянки осужденными. Напрасно надеялась Катя, что изменится… Правда, семье передышка, за полтора года они с детьми как-то даже повеселели, поздоровели.
Вернулся, и опять все поломалось. Сменил работу. Еще сменил. Все ему не везло. Или организациям с ним не везло. Хвалили руки, сетовали на горло — много вина глотает, после на людей бросается. Разбирали на собраниях, в товарищеском суде. Наконец, увольняли. Проявляя гуманность — «по собственному желанию». После одного такого «собственного желания» Катя уговорила полечить нервы, ну и от водки бы заодно. Постаралась, в больницу местную положили. Оклемался малость и заругался. «Не хочу, я не алкаш». И напился. К той поре причина новая сыскалась, хмельной мозг по-своему изобретателен: неверная жена гуляет, и с кем! — с милицией. Точно пока не знает с кем, но догадывается, его не проведешь! Логика «железная»: с женой нелады, с милицией тоже нелады, значит, они заодно, спелись, гады. Лютовал: «Убью, отправлю в Зеленую рощу!» Зеленая роща — сельское кладбище.
Катя и в самом деле часто бывала в милиции. Активистка, общественница на селе и в коллективе, избрали ее возглавлять больничную дружину правопорядка. По вечерам вместе с сотрудницами дежурила в клубе, на улицах. Урезонивала чужих хулиганов, своего — не могла.
Между тем начальник сельского отделения милиции, присланный недавно из Алапаевска капитан Харлов, «закручивал гайки». Пропойцы, хулиганы, тунеядцы обижались: покою не дает «новая метла».
«Полусухой» закон в сезоны приписывали тому же чертову Харлову. Тревожил тунеядцев на дому, делать ему боле нечего. Все это Александр Иванович делал с добродушным выражением на лице, без крика и брани. Обидеться на него хорошенько — не получалось.
Орлов все же обиделся. И так в Петрокаменском не осталось, наверно, человека, на кого бы Орлов не обижался, а капитан Харлов докучал беседами, «воспитывал», черт его дери. Штрафовал за «выразительные» речи. В конце концов, согласовав вопрос с командиром больничной дружины, то есть с Катей, самолично отвез Орлова в город, на коечное лечение в наркологический стационар. Тут уж дурак поймет: Катерина гуляет с капитаном Харловым. Ну погоди! Бить предполагаемого разлучника нельзя, поскольку он капитан милиции. Обругать хотя бы, так ведь посадит на пятнадцать суток. Орлов отомстил тем, что всех перехитрил: давали таблетки от алкоголизма, а он таблетки под язык да потом и выплюнет. Больше месяца в больнице дурака валял. Выписку оттуда отпраздновал одеколонной пьянкой. Вот какая его месть!
Хмельная карусель
Дочь Таня, как заневестилась, ушла из опостылевшего дома замуж. Вроде удачно, совет да любовь у них с мужем. Живут в далеком городе. Думала Таня, что без нее, чужого ребенка, меньше будет попреков маме. Но попреков и без Тани хватало.
Ушла и Катя, кончилось ее терпение. Оставила Орлова одного в трехкомнатной больничной квартире, перебралась с сыном на частную — в тесноте, да не в обиде. Только обида пришла и сюда. Орлов такой разгром учинил, что хозяйка попросила Катю уйти.
— Не прогневайся, ступай куда в иное место, не то супружник твой избу разнесет.
Пришлось вернуться. Снова под одной крышей с Пьяницей и хулиганом, и рядом тринадцатилетний мальчик.
Семейное счастье кулаком не укрепить. И не от силы богатырской Орлов матом исходил — слабость свою тем прикрыть тужился.
Катя понимала, что этот человек, близкий ей когда-то, глубоко несчастен теперь, что тяжко ему барахтаться в недоверии, подозрениях, неприязни ко всем. Понимала, но не жалела, как прежде. Вызрела в ней ответная неприязнь. Им с сыном не удалось уйти, так пусть уходит он.
Улучила момент, когда за очередной дебош грозил ему административный арест, и уговорила уехать куда-нибудь, пусть на время. Страдающий похмельем, обиженный на всех, он дрожащей рукой накарябал расписку: «Я, Орлов Николай Федорович, даю настоящую расписку в том, что ухожу из дому и больше к ней в квартиру не вернусь, в чем и расписываюсь». Катя сомневалась, что он в самом деле уйдет — куда ему? И настояла на приписке: «В случае, если я буду скандалить, если я вновь вернусь в квартиру, вызывайте милицию». Ниже — подписи троих свидетелей-соседей.