Неотвратимость
Шрифт:
— Гриша, да ведь ты когда вернешься пьяный и злой, с чего мне улыбаться?
— Ясно, ясно. Пока я в рейсе, нагуляешься с разными… А потом я тебе нехорош, жаловаться бегаешь! Н-ну ладно!.. — Он поднялся из-за стола, бледный и страшный.
— Папа, папа, не надо! — закричал Витя.
Больше Мария никуда не обращалась.
Не дождавшись ее ответа, заседатель спросил еще:
— У вас на работе знали, что в семье неблагополучно?
Никто ничего не знал. Стыдно было рассказывать, что ее муж чем-то хуже других мужей. Ведь это как бы принижало и ее. Случилось как-то, давно еще — пришел Григорий домой особенно не в настроении, а допив принесенную бутылку, вовсе взбеленился.
Нет, никто не знал. Терпела. Рассказывала сотрудникам, если Гриша делал что-нибудь хорошее — картошки из села на зиму привез, костюмчик Вите из дальнего города. Находила оправдание: одна она, что ли, так живет? В первые годы замужества как-то не видела большой беды в мужниных выпивках — кто не пьет? Да и редко это бывало. Ну пошумит немножко, так пьяный же! Зато трезвый смеется, шутит — глядишь, и отлила обида, и забылась. Так и привыкла. И не заметила, как сошла на нет его веселость, уж когда и трезвый, все недоволен, словно не он, а его обидели. Думала: другая ему, может, понравилась? Однажды чистила пиджак — пьяный измазался — и нашла в кармане фото: Григорий стоит среди каких-то кустов, красивый, довольный и обнимает за талию женщину в коротком открытом платье. Она ему руку на плечо положила, а сама улыбается и жмурится, как сытая кошка. Стараясь, чтоб голос не дрогнул, Мария спросила:
— Это кто?
Григорий брился. Оглянулся через плечо и сразу насторожился.
— А, так, попутчица… — И перешел в контратаку: — Ты что еще за моду взяла, по карманам шарить!
Выхватил фото, порвал. Но Мария почувствовала — врет, не простая попутчица та женщина… Так что ж, и разводиться? А ребенок? Сыну отец нужен, Витя очень любит отца. Уж как-нибудь перетерпится. Григорий обычно уезжал на два-три дня, иногда на неделю — Марии передышка. И опять: одна она разве так живет? А уж если не разводиться, а терпеть, так зачем болтать и жаловаться. Сама ведь десять лет назад вышла замуж за бойкого, уверенного в себе шофера. Сама, никто не неволил. Так как рассказывать о муже?
У Марии закапали, закапали слезы. Судья сказала:
— Ну хорошо, сядьте, успокойтесь.
Вопросы суда всколыхнули многие, долгие обиды, и теперь сидела Мария как раздвоенная: и не задалась жизнь с мужем, и жаль Гришу. И жалость эта бабья сильнее обиды.
Плохо слышала выступления общественного защитника, того, лысенького. А он деловито говорил, что на шофера Шабанова никаких сигналов не поступало. Наоборот, он на хорошем счету, неоднократно поощрялся материально и морально. Правда, однажды жена говорила, что будто бы… Но письменного заявления она не подала. С Шабановым проводилась воспитательная беседа, и в дальнейшем никаких жалоб не поступало. Что же касается поступка, совершенного в нетрезвом виде, то это, вероятно, результат того, что Шабанов длительное время находился на уборочной, таким образом, он оторвался от коллектива. И, конечно, коллектив возмущен антиобщественным поступком Шабанова, решительно осуждает его. Однако, принимая во внимание, что работник он хороший и никаких замечаний до сих пор…
Похоже было, что сейчас общественный защитник запросит Шабанова на поруки для перевоспитания в коллективе. Но он почему-то передумал. Просил только учесть…
— Вот увидите, отпустят, — прогнозировали плюшевые тетки. — Отпу-устят, им что!
Мария думала: как же теперь будет? Вот сейчас кончится суд, и они с Григорием пойдут вместе домой. Мимо гастронома. Наверное, захочет после двухнедельной отсидки выпить. Давать денег или не давать? И что потом будет? Может, пойдет все, как в первый год их семьи? Вот и адвокат говорит, что послужит тяжелым уроком. А это кто сейчас выступает? Прокурор. Витюш-ка уж, наверно, пришел из школы и на улицу убежал. Надел ли теплое пальто? Завтра с работы зайти бы в школу надо. Ах, на работе все будут расспрашивать, как неприятно.
Последнее слово обвиняемого… Звучит-то как, вроде уж больше никогда слова не вымолвит. Гриша говорит., Да что тут сказать? Виноват. Сегодня же Грише пуговицу пришью…
Все встали, суд удалился на совещание. Мария тоже вскочила и заторопилась к мужу, он жалко улыбался ей, опершись на деревянный коричневый барьер. Но милиционер не разрешил подходить. Гришу куда-то увели. Соседка Евдокия Михайловна шептала что-то постороннее, вроде про погоду…
— Встать, суд идет.
Протокол судья читала отчетливо, но шли слова поверх сознания Марии…
— «Народный суд Октябрьского района города Нижнеречинска, рассмотрев в судебном заседании…»
…Когда они пойдут мимо гастронома, наверное, Гриша не станет требовать бутылку. После такого тяжелого— ни за что. Господи, хоть бы теперь все наладилось!
— «…Руководствуясь статьями… суд приговорил: признать Шабанова виновным… в совершении преступления, предусмотренного статьей… и определить ему меру наказания… три года лишения свободы с отбыванием в исправительно-трудовой колонии строгого режима…»
Судья спрашивает, ясен ли приговор подсудимому. Марии не ясен. Ведь тут говорили…
— Три года, ишь ты! — без сочувствия, но несколько разочарованно говорили четыре тетки.
Три года? Грише дали три года?!
— Гриша!
2
Мария прикрывала рот ладошкой, но блестели смехом глаза, смеялись плечи, каштановая прядка красивых ее волос опустилась на лоб и тоже смеялась. Оторвавшись от цифр и дел, развеселилась вся бухгалтерия— это к ним зашел Кайманов из отдела снабжения.
— Михаил Яковлевич, разве так можно! — хохоча, машет на него пухлыми ручками старший бухгалтер Клара Иосифовна. — Вы же снижаете нам производительность труда!
— Неужели? Тогда ухожу, ухожу. Пришлю вам Ло-башкина из отдела организации труда, он вам поднимет производительность на прежний уровень.
И все опять засмеялись, потому что Лобашкин из ООТ был на редкость нудным и унылым человеком. А Михаил Яковлевич, держа веером подписанные документы и сохраняя на лице шаловливую мину всеобщего любимца, удалился.
— Ох этот Кайманов, такое всегда сморозит! — до-амеивалась Клара Иосифовна.
— А я знаю, что за магнит его к нам притягивает, — хитренько бросила счетовод Наталья Игнатьевна. — На Машеньку нашу все поглядывает.
— Ну и что тут удивительного? Машенька у нас красавица, вон вчера тот же Лобашкин минут пять стоял возле ее стола.
— При чем тут я? — отвела Мария с лица прядку, — Кайманов заходит оформлять документы.
— Да, но оформляю я, а глядит он на тебя, — подтрунивала Наталья.