Непобедимая Моди
Шрифт:
— Прекрасный вид! — вздохнул Барбаула. — Только лучше бы им наслаждаться, стоя на пороге своего дома.
— Согласен, дружище. Но пока эта заварушка не кончится, о домашнем покое остается только мечтать.
Барнаула указал на огоньки в лесу:
— Глянь, огонь. Нечисть кучкуется.
Осбил вгляделся:
— Костров шесть или семь.
— Что ж, если нечисть разбила лагерь и жжет костры, сможем отдохнуть. Но часовым надо наказать не смыкать глаз. Мало ли что!
Осбил и Барбаула вернулись к маленькому, обложенному булыжником костру, у которого
Большой барсук зевнул:
— Пожалуй, вы правы. Свободные от караула могут спать. Виска, должно быть, поужинал и кует свои коварные планы.
Рангвал простонал. Барбаула повернулся к нему:
— Что с тобой, разбойник?
Рангвал пошевелил угли кончиком своего кинжала.
— Да ничего, просто напоминание об ужине…
Моди ткнула его в бок:
— Прекрати, еще не хватает, чтоб ты снова разыграл спектакль о еде, во!
Рангвал принял позу несправедливо обиженного:
— Вы скоры на язычок, дорогая, но в этот раз об ужине напомнил не я, а Горас, так-то вот. Эх, коль мне зажимают рот, не дают свободы слова, может, хоть спеть дадут.
Моди улыбнулась:
— Давай-давай! Бодрая песенка — что еще надо для поднятия духа?!
Рангвал откашлялся, приосанился, приготовился:
— Спасибо, мисс. Для разминки — пустячок, начинающийся со слов «Прошу, добавьте пудинга полмиски!».
Осбил угрожающе взмахнул лапой:
— Нет, нет, только не эту.
— Как скажете, сэр. Тогда могу предложить еще вечернюю песню «Сыр прекрасен, как луна». — По физиономиям окружающих он понял, что снова сделал неудачный выбор. — Не настаиваю! А вот любимые куплеты моей старой тетушки — «Земляничную солянку не разрезать топором»…
Моди подскочила к Рангвалу и обхватила его шею лапами:
— Хватит, бандит метлохвостый! Вот тебе выбор: либо ты прослушаешь мою веселую песенку «Как придурка придушить» с демонстрацией и иллюстрацией, либо спать уляжешься.
— Благодарю вас, мэм, выбор богатый. Прошу не тратить силы на исполнение вашей славной песенки, я отправляюсь на покой.
После этого над плато повисла тишина. Многие спали, некоторые думали о том, что может принести грядущая заря. Горас с Саликсой сидели у затухающего костра, вглядывались в усыпанное звездами небо.
— У тебя такой вид, как будто ты сейчас запоешь, — пошутила Саликса.
— Я? — усмехнулся Горас. — Петь? Нет-нет. Пел я, когда работал в поле на Северных островах. Иногда только для того, чтобы отпугнуть одиночество. Голос у меня не для пения. Я никогда не пел, когда кто-то был рядом.
Барсучиха вгляделась в его темные глаза, в отражающиеся в них звезды.
— Трудная у тебя была жизнь. Случалось ли тебе жаловаться на судьбу? На то, что она забросила тебя на дальний остров со стариками. Чувствовал ли ты присутствие в себе заклятия?
Горас провел лапой по шраму во лбу.
— Вот так же точно и бабушка говорила. Она упрекала его, что он сделает из меня безрассудного воина и я умру так же, как и мой отец. Но я ничего не боялся, работал за троих, радовался силе, ярости, сознанию того, что ничто не может мне противостоять.
Горас заметил, что Саликса вздрогнула. Он неосторожно слишком сильно сжал ее лапу. Тут же разжав лапу, он резко сменил тему:
— Хватит обо мне. Давай лучше о тебе поговорим. Уверен, что ты хорошо поешь.
Она кивнула:
— Люблю петь, но тихо, для себя. Иногда пела для Табуры, ему нравится мой голос. Хочешь, спою для тебя?
Горас закрыл глаза.
— Больше всего на свете.
И она запела нежным жалобным голосом, тихим, но, казалось, облетавшим все плато и его окрестности:
Как бы мне туда добраться,
Как бы мне попасть туда,
В беззаботные сезоны,
В беззаботные года?
Там я сызнова увижу
Тех, что в памяти моей,
Тех, которых нет на свете,
Дорогих моих друзей.
Наши чаянья припомню
И о подвигах мечты,
Наша дружба, наши клятвы
Выплывут из темноты.
А когда сойдутся тучи
И запахнет вновь бедой,
С песней о любви и долге
Снова мы пойдем на бой.
И воителя, как прежде,
Я увижу наяву,
Где листву роняет осень,
Словно слезы, на траву.
Щит и меч лежат поодаль,
В одиночестве стою,
До рассвета буду думать
Думу горькую свою.
Дайте прошлое увидеть,
Чтоб навеки мне уснуть
И с друзьями повстречаться,
С теми, коих не вернуть.
Горас открыл глаза. Глядя в мерцающие угольки костра, он пробормотал:
— Никогда не слышал такой печальной и прекрасной песни. Где ты ее выучила?
Завернувшись в плащ, Саликса прилегла возле костра.
— Табура научил. Он сам сочинил ее давным-давно. Так он сказал.