Непобежденные
Шрифт:
XV
У войны свои масштабы. Бывало, оставлялись без боя большие города и завязывались ожесточеннейшие сражения за иную крохотную деревеньку. Людей в этой, вдруг ставшей стратегически важной деревеньке никогда не живало столько, сколько за один лишь день умирало на ее улицах, огородах, околицах?
Такая судьба выпала станции Мекензиевы горы. Была она крохотной: одна единственная платформа, приткнувшаяся к железнодорожной одноколейке, да маленький поселок возле нее — вот и все. За ней, если смотреть на юг, в сторону Северной бухты, была лощина, поросшая кустарником, за лощиной — пологая
Манштейн торопился. Бросал отдельные роты и батальоны в безнадежные атаки во втором и третьем секторах обороны. Атаки эти без особого труда отбивались, да Манштейн и не рассчитывал там на успех. Цель этих атак была одна: имитировать активность на других участках фронта, не дать генералу Петрову снимать оттуда войска для укрепления обороны в районе Мекензиевых гор.
Манштейн торопился. Никогда еще так не утюжили наши позиции немецкие самолеты, как в эти дни. К сверхмощным 14-дюймовым орудиям прибавилась реактивная батарея тяжелого калибра. Ракеты летели по серому небу огненными сгустками и рвались с ужасающим грохотом. Упорные, прямо-таки бешеные атаки вражеской пехоты с танками следовали на Мекензиевых горах одна за другой.
Четыре полнокровные немецкие дивизии рвались к Северной бухте на участке шириной четыре километра. Непрекращающийся грохот боев катился по Мекензиевым горам, и казалось ничто не может уцелеть под этим адским катком войны.
Артиллеристы береговых батарей, бронепоезда «Железняков», 265-го богдановского, оказавшегося на главном направлении вражеских атак, и других артполков не успевали переносить огонь с одной цели на другую. Днем в эту канонаду вплелись тяжелые вздохи главного калибра вошедших в бухты линкора «Парижская коммуна» и крейсера «Молотов». Разрывы сотен снарядов сдерживали врага, но ненадолго. Еще до полудня противник захватил то, что называлось когда-то станцией Мекензиевы горы.
К пяти часам дня решительными контратаками поредевших полков дивизии Гузя противник был выбит со станции и отброшен от нее на 600 метров. Но к вечеру — новый натиск и, снова овладев станцией, немцы растеклись по лощине перед высотой 60. И опять застряли в кустарниковом хаосе этой усеянной трупами лощины: пехоте не давали продвинуться дальше сосредоточенный ружейно-пулеметный огонь отошедших подразделений, танки в упор расстреливала стоявшая на высоте 365-я зенитная батарея младшего лейтенанта Воробьева.
— Ударом с воздуха и с земли уничтожить батарею на высоте шестьдесят! — открытым текстом кричал кто-то по радио, может быть, сам Манштейн.
— Этот замысел противника надо сорвать, — сказал Петров, когда ему доложили о радиоперехвате. — Батарею надо защитить во что бы то ни стало.
Гаубичный полк Чапаевской дивизии, артполк Богданова в полном составе, другие артдивизионы, способные достать до вражеских орудий, ведущих огонь по высоте 60,
Вечером Петров, как обычно, докладывал командованию СОРа об итогах дня. Адмирал Октябрьский был краток и суров: случай с 30-й батареей, которую мы чуть не потеряли, должен послужить уроком, нельзя оставлять без внимания другие важные объекты на Северной стороне, в частности, склады боеприпасов в Сухарной банке. Утешением служит умение наладить четкое взаимодействие родов войск. Это умение должно сыграть свою роль в завтрашних, может быть, самых ответственных, боях. Станция Мекензиевы горы должна быть нашей, без удержания ее мы не сможем пользоваться Северной бухтой…
Наконец, Октябрьский сообщил и то, чего все с нетерпением ждали: высадка на Керченском полуострове продолжается, но погода не благоприятствует, не все идет гладко…
Об этом догадывались. Возникни там реальная угроза, и Манштейн прекратил бы штурмовать здесь.
Расходились быстро, у каждого было множество дел в эту ночь. Петров и Моргунов вышли вместе, молча направились к своим машинам. Им предстояло еще одно совещание, последнее сегодня и, может быть, самое ответственное.
Темень была не такой густой, как накануне. Прояснялось, подмораживало. Время от времени обвальный грохот прокатывался над Севастополем: линкор, стоявший в Южной бухте, бил из главного калибра по разведанным за день целям.
Пестрые «эмки» долго петляли по скользким дорогам, и оба они, командарм и комендант береговой обороны, думали в пути об одном и том же: как лучше организовать артиллерийскую поддержку пехотных частей. Обоим было ясно: от артиллерии во многом будет зависеть итог предстоящих боев.
Оставив машины возле дороги, генералы, в сопровождении встречавшего их майора, пошли по тропе, вьющейся в кустарниковых зарослях. Посвистывали пули: немецкие автоматчики просачивались ночью через разорванную за вчерашний день оборону, обстреливали дороги.
Домик, в котором размещался командный пункт бригады Потапова, вырос из темноты внезапно. Гуськом прошли вдоль стены, нырнули в предусмотрительно раскрытую дверь. Вызванные на совещание командиры соединений и частей четвертого и третьего секторов толпились возле стола. На столе горела керосиновая лампа и лежала свернутая топографическая карта.
Петров сел на скрипнувшую сетку железной койки, оглядел присутствующих. Хотел сказать «Садитесь», да увидел, что садиться, кроме как на койку, некуда и промолчал, снял пенсне, нервно потер переносицу. И резко встал, развернул на столе карту.
Хлопнула дверь. Командарм оглянулся, увидел начальника штаба 345-й дивизии полковника Хомича.
— Где комдив Гузь и комиссар? — спросил резко.
— Должны уже быть здесь. Они убыли на совещание раньше меня. Дорога тут одна, но я их нигде не встретил.
Все тревожно переглянулись, но никто не обмолвился ни словом.
Неподалеку хлопнула мина, и взрыв ее, казалось, еще сгустил тишину.
Снаружи послышались шаги, и все оглянулись на дверь. Торопливо вошли командир 345-й дивизии подполковник Гузь с военкомом Пичугиным, и комдив на немой вопрос командарма начал объяснять причину опоздания: у кордона пришлось отстреливаться от просочившихся немецких автоматчиков.