Непобежденные
Шрифт:
— В этой самой часовне.
— Что ж, подождем, когда кончится обстрел.
— Боюсь, что он теперь долго не кончится.
Тут вынырнула из туч тройка «юнкерсов», прошлась над огневыми позициями, сбросив серию мелких бомб. И здесь, на пригорке, им пришлось лечь, чтобы не привлекать внимание, уткнуться носами в мокрую землю. Переждали, когда самолеты улетят, и молча пошли обратно.
— Ладно, — примирительно сказал майор. — Кто может подтвердить ваши слова?
— Кто же, как не старший на батарее лейтенант Лукашин. Он главный на огневой позиции.
С Лукашиным особисты говорили недолго, уже ничего не записывая. И
Случилось это под вечер, после очередного, особенно длительного налета, когда бомбы падали в опасной близости от орудий, и Лозову в первый миг подумалось, что кто-то из бойцов не выдержал напряжения боя, помешался. Такого не случалось ни под Одессой, ни здесь, в Крыму. Но именно оттого, что не случалось, особенно встревожился Лозов и поспешил на этот хохот. Уже по пути сообразил, что смеются не истерично, а весело, почти радостно.
— Вы посмотрите, что о нас пишут! — встретили его оживленные возгласы.
— О нас?!
— Подразделение лейтенанта Кубанского…
— Ну юмористы, ну уморили!…
Еще не освободившийся от мыслей об особистах, Лозов в первый момент и подумал об этой связи между ними и командиром батареи и потому нетерпеливо потянулся к небольшому листку газеты.
— Вот тут читайте. Как Золотов в разведку ходил, — тыкали ему пальцами в газетные строчки.
В заметке была какая-то несусветица о том, как лейтенант Кубанский вызвал к себе разведчика Золотова и приказал найти минометы противника, как Золотов, лихо взяв под козырек, запахнул плащ-палатку, замаскировал веточками фуражку и пополз в расположение противника. Как он ползал по лесу, набитому немцами, выглядывая из-под кустов, как, раздвинув ветки, увидел минометы, засек их расположение, быстро пополз обратно, доложил данные командиру, и с первого же залпа немецкая батарея была уничтожена.
— У нас же инструментальная разведка, инструментальная, а тут — пополз! — веселились артиллеристы.
А Лозову было не смешно. Это очень грустно, когда люди судят, не зная дела. У газетчика это вылилось в нелепую похвалу, а у особистов в такое же нелепое осуждение. Не подпускать бы к передовой людей, не знающих дела, да ведь как не подпустишь? Передовая — это постоянная смена людей, она только потому и стоит, что вместо убитых и раненых приходит пополнение. А новые люди лишь под огнем становятся знающими и опытными. Так было и так будет. И значит, не смеяться надо над неопытностью газетчика, не возмущаться
И все-таки этот веселый эпизод словно бы снял с него напряжение нелегкого дня. И ночью, снова направляясь на истерзанную снарядами гору с часовней, он уже знал, что не станет сейчас рассказывать Кубанскому об особистах. Ни к чему понапрасну трепать нервы командиру, от спокойствия которого зависит так много. Его, конечно, не испугать — испугается ли нелепого, хоть и опасного подозрения человек, каждую минуту рискующий жизнью? Но заставлять командира в такой момент думать о себе — это только на руку врагу. А заботиться о душевном спокойствии людей — это ли не задача комиссара?…
А вот заметку он прочтет там, в часовне. Сам прочтет. Пусть посмеются. Смех снимает нервное напряжение получше наркомовских вечерних ста граммов…
VI
«Юнкерсы» девятками скользили в белесом утреннем небе Севастополя, бросали бомбы и разворачивались на новый заход. Отдельных разрывов порой не было слышно, все сливалось в сплошной низкий гул. Наши самолеты — их было куда меньше, чем немецких, — врезались в плотные строи вражеских эскадрилий, разбивали их, и тогда в небе закручивались стремительные карусели воздушных боев. Черные дымы стлались над городом, белые столбы воды вскидывались на серой поверхности бухты. И только до холма, на котором располагался штаб армии, самолеты почему-то не долетали. Или немцы не знали, где штаб, или вражеские самолеты просто отвлекали на себя бросающиеся в отчаянные атаки наши истребители?
Такой массированной бомбежки Петров за всю войну еще не видел ни разу, и он с тревогой подумал о подразделениях на переднем крае, не успевших как следует зарыться в землю.
— Поутихли сегодня немцы, — услышал рядом голос Крылова.
— Это, по-вашему, поутихли?
— На передовой пока тихо.
— Не бомбят? — живо обернулся Петров.
— Бомбят, но не так, как здесь.
— Значит, здесь они пугают. Решили сломить у севастопольцев волю к сопротивлению.
— Побомбят город, навалятся на передовую.
Они спустились по лестнице, и дежурный сразу задраил за ними стальную дверь входа.
Бомбежка и артобстрел не прекращались. Все так же рушились бомбы на город, рвались на улицах тяжелые артиллерийские снаряды, все так же кидались в отчаянные атаки наши немногие самолеты, стараясь, если уж не сбить, то хотя бы помешать прицельному бомбометанию. И все так же напряженно ждали в своих окопах батальоны и полки, когда бомбежка переметнется на них. Связь работала превосходно, и Петров в который раз с благодарностью вспоминал флотских связистов, загодя проложивших подземные линии.
Весь штаб напряженно ждал сообщений с переднего края: что задумал враг, куда направит он главный удар? Петров был уверен, что немцы по-прежнему будут наступать в первом и втором секторах. Хотя, конечно, не исключены удары и на других участках. Немцы по существу уже на окраине Балаклавы и несомненно рассчитывают не сегодня-завтра взять ее. И уверены, что так же легко возьмут деревню Камары — основной пункт укрепрайона. А дальше — прямая дорога на Севастополь и почти ровная местность, где можно использовать танки.