Непоэмание
Шрифт:
Хочется позвонить себе.
И услышать, как в глупом скетче:
– Как ты, детка? Так грустно, Боже!
– Здравствуйте, я автоответчик.
Перезвоните позже.
Куда уж позже.
***
Я могу ведь совсем иначе: оборки-платьица,
Мысли-фантики, губки-бантики; ближе к массам.
Я умею; но мне совсем не за это платится.
А за то, чтобы я ходила наружу мясом.
А за то, что
Больше прочих богам угодна – и час неровен.
А за то, что всегда танцую на самой грани я.
А за это мое бессмертное умирание
На расчетливых углях взрослых чужих жаровен.
А за то, что других юнцов, что мычат «а че ваще?»
Под пивко и истошный мат, что б ни говорили –
Через несколько лет со мной подадут, как овощи –
Подпеченных на том же гриле.
***
Деточка, зачем тебе это всё?
Поезжай на юг, почитай Басё,
Поучись общаться, не матерясь –
От тебя же грязь.
Деточка, зачем тебе эти все?
Прекрати ладони лизать попсе,
Не питайся славой, как паразит –
От тебя разит.
Деточка, зачем тебе ты-то вся?
Поживи-ка, в зеркало не кося.
С птичкой за окном, с чаем с имбирем.
Все равно умрем.
12 февраля 2006 года.
СТИШИЩЕ
А факт безжалостен и жуток, как наведенный арбалет: приплыли, через трое
суток мне стукнет ровно двадцать лет.
И это нехреновый возраст – такой, что Господи прости. Вы извините за
нервозность – но я в истерике почти. Сейчас пойдут плясать вприсядку и
петь, бокалами звеня: но жизнь у третьего десятка отнюдь не радует меня.
Не то[ркает]. Как вот с любовью: в секунду - он, никто другой. Так чтоб
нутро, синхронно с бровью, вскипало вольтовой дугой, чтоб сразу все
острее, резче под взглядом его горьких глаз, ведь не учили же беречься,
и никогда не береглась; все только медленно вникают – стой, деточка, а
ты о ком? А ты отправлена в нокаут и на полу лежишь ничком; чтобы в
мозгу, когда знакомят, сирены поднимали вой; что толку трогать ножкой
омут, когда ныряешь с головой?
Нет той изюминки, интриги, что тянет за собой вперед; читаешь две
страницы книги – и сразу видишь: не попрет; сигналит чуткий, свой,
сугубый детектор внутренних пустот; берешь ладонь, целуешь в губы и тут
же знаешь: нет, не тот. В пределах моего квартала нет ни одной дороги в
рай; и я устала. Так устала, что хоть ложись да помирай.
Не прет от самого процесса, все тычут пальцами и ржут: была вполне себе
принцесса, а стала королевский шут. Все будто обделили смыслом, размыли,
развели водой. Глаз тускл, ухмылка коромыслом, и волос на башке седой.
А надо бы рубиться в гуще, быть пионерам всем пример – такой
стремительной, бегущей, не признающей полумер. Пока меня не раззвездело,
не выбило, не занесло – найти себе родное дело, какое-нибудь ремесло,
ему всецело отдаваться – авось бабла поднимешь, но – навряд ли много.
Черт, мне двадцать. И это больше не смешно.
Не ждать, чтобы соперник выпер, а мчать вперед на всех парах; но мне так
трудно делать выбор: в загривке угнездился страх и свесил ножки
лилипутьи. Дурное, злое дежавю: я задержалась на распутье настолько, что
на нем живу.
Живу и строю укрепленья, врастая в грунт, как лебеда; тяжелым боком,
по-тюленьи ворочаю туда-сюда и мню, что обернусь легендой из пепла,
сора, барахла, как Феникс; благо юность, гендер, амбиции и бла-бла-бла.
Прорвусь, возможно, как-нибудь я, не будем думать о плохом; а может, на
своем распутье залягу и покроюсь мхом и стану камнем (не громадой, как
часто любим думать мы) – простым примером, как не надо, которых тьмы и
тьмы и тьмы.
Прогнозы, как всегда, туманны, а норов времени строптив - я не умею
строить планы с учетом дальних перспектив и думать, сколько Бог отмерил
до чартера в свой пэрадайз. Я слушаю старушку Шерил – ее Tomorrow Never
Dies.
Жизнь – это творческий задачник: условья пишутся тобой. Подумаешь, что
неудачник – и тут же проиграешь бой, сам вечно будешь виноватым в
бревне, что на пути твоем; я в общем-то не верю в фатум – его мы сами
создаем; как мыслишь – помните Декарта? – так и живешь; твой атлас –
чист; судьба есть контурная карта – ты сам себе геодезист.
Все, что мы делаем – попытка хоть как-нибудь не умереть; так кто-то от
переизбытка ресурсов покупает треть каких-нибудь республик нищих, а
кто-то – бесится и пьет, а кто-то в склепах клады ищет, а кто-то руку в
печь сует; а кто-то в бегстве от рутины, от зуда слева под ребром рисует
вечные картины, что дышат изнутри добром; а кто-то счастлив как ребенок,
когда увидит, просушив, тот самый кадр из кипы пленок – как
доказательство, что жив; а кто-нибудь в прямом эфире свой круглый
оголяет зад, а многие твердят о мире, когда им нечего сказать; так
кто-то высекает риффы, поет, чтоб смерть переорать; так я нагромождаю