Непорочные в ликовании
Шрифт:
— Такое время настало, а они ходят, ноги закидывают, да сиськами трясут, — говорила еще старуха.
— Ты ничего не понимаешь, — возразила Лиза.
— А тут и понимать-то неча, — обиделась старуха. — А то, вишь, все тут за дуру держат!.. Я-то пожила на свете и знаю, какая эта жизнь — пакость. Ну так чего ж тебе, молодой-то, равняться?..
— Надо пойти взглянуть, что хоть там привезли, — с шумным и неожиданным выдохом вставая, говорила Лиза. Она стянула со спинки стула простую вязаную кофту и набросила ее себе на плечи. Никитишна насыпала две ложки кофе в стакан и задула пламя под
— Совсем себя не бережешь, — говорила ей старуха.
— Не твое дело, — опять возразила Лиза.
28
Поребрик из серого гранита был местами разбит и выворочен, и тогда проезжая часть переходила в тротуар сразу, без всякой каемки. Ф. с принужденною его усмешкой в душе дорогу перебежал и, держась чуть стороною от домов, торопливо и нескладно вперед пошагал осунувшейся своею походкой. Быть естественным или быть безобразным — все решалось лишь простым стечением обстоятельств внутри него, и по большому счету от него ничего не зависело. Так трудно теперь устроить существование свое заведомо ничтожным, сказал себе Ф., лишенным всяческого значения и содержания. Сколь невыносимы теперь и безобразны задачи провидения, еще сказал себе Ф. Он обернулся назад, но Ш. уже не было видно, хотя, уж конечно, тот машину припарковал где-то поблизости. Все ж таки ни на йоту не приумножилось их отдаленное взаимное пренебрежение, которое составляло, по здравому рассуждению, их неприкосновенный запас.
При артобстреле эта сторона улицы была наиболее опасна, но Ф. это теперь не беспокоило. Он под арку дома свернул и здесь, не встретив ни души, нарочно шагу прибавил, едва не сбиваясь на бег. Украдкою огляделся Ф., на окна взглянул своим беспорядочным взором, дальше шагнул, и вот уж дверь входную ногою толкает в знакомом ему сером флигеле. Вонь здесь также была настолько знакома, что он ее почти не ощутил. Ботинки его по бутовому камню пола шаркали раскатисто и безжизненно, и он непроизвольно свой шаг удерживать стал.
На втором этаже за дверью гамму на скрипке пытались играть, поминутно сбиваясь; Ф. здесь не задержался, и вот уж он выше по лестнице с равнодушным его сердцем шагает. У него был припадок обыденности, никакими изобретениями незаурядного не приукрасить было теперь его существующее, его настоящее. На четвертом остановился, осмотрелся и с размаху кулаком застучал в одну из дверей, обитую дермантином облезлым.
— Тетя! — крикнул он. — Тетя, открой!..
Были короткие шажки за дверью, он прислушался, и там тоже прислушивались, вот оба они друг друга слушают на расстоянии руки вытянутой, хотя и неприступно разделенные дверью.
— Кто там? — говорила тетя своим засушенным старушечьим голосом.
— Это я, — говорил Ф. — Разве ты не узнала своего скорбного родственника?
— Нет никаких родственников, — возразила тетя.
— Ну, мы не будем с тобой здесь устраивать богословского спора, — нетерпеливо и с досадою Ф. говорил.
— Я все равно не открою, — отвечали шажки, удаляясь.
Ф. снова заколотил в дверь.
— Мне позвонить надо!.. —
За дверью, кажется, вернулись.
— Телефон не работает.
— Что с ним? — спросил Ф. о телефоне. — Я Ротанова ищу. Мне только позвонить. Чер-рт, да открой же!..
— Этому обормоту тем более звонить не дам, — говорила тетя.
— Я дверь выломаю!
— Кто ты такой?
— Я уже говорил. Несчастный племянник.
— Нет никаких племянников.
— Помирать станешь, так никто тебе стакана воды не поднесет.
— От тебя и подавно помощи не дождешься, — говорила ему тетя.
Ф. стукнул еще раз.
— Открой, говорю! Я болен. Я опасно болен. У меня гнойная рана, — он мгновенно взглянул на себя в поисках места, где бы эта рана у него могла быть. — Я, может, еще умру на рассвете, — предположил он.
— У меня тут посторонним делать нечего, — упрямо подтвердила старуха.
— Над тобой весь дом смеется, дура!.. — прошипел вблизи замочной скважины рассвирепевший Ф.
— Тем более, — единственный был ответ.
Переговоры зашли в тупик, Ф. вяло стукнул еще раз.
— Мне только руки умыть, — на всякий случай сказал он.
— Иди умывай в другом месте, — возразила тетя с непреклонностью.
— Послушай, — Ф. говорил. — Не хочешь открывать — позвони сама Феликсу, попроси его узнать, где сейчас Ротанов. Слышишь? Я тебе телефон скажу, ты позвонишь, и я уйду. Ну?
— Может, тебе еще баранинки с перчиком? — издевательски отвечала тетя. — Может, тебя еще спать уложить?
— Ну, с-сука!.. — беззвучно прошептал Ф. Он вдруг вспомнил. Он вытащил пистолет из-за пазухи и приставил его дулом к двери. — Ты где там? — неуверенно спросил он, прислушиваясь. Но как на грех — замолчали за дверью, Ф. не слышал ни дыханья старухи, ни единого шороха. — Ты где? — спросил он еще раз громче, пистолет уж был на боевом взводе, и палец Ф. прижимался к спусковому крючку. — Стань прямо напротив двери, — попросил он.
И тут громыхнуло вдруг, но не выстрел, шум был внизу: хлопнула дверь на пружине, и послышался топот. Ф. метнулся к лестнице и, поставив на предохранитель оружие, спрятал его за пазуху. Он сразу сообразил умом своим бесплодным, что это облава, и тут еще увидел воочию. Несколько спецназовцев в касках, в бронежилетах и сером камуфляже вверх бежали по лестнице. Тут же загрохотали в дверь второго этажа, а двое спецназовцев продолжили бег. Ф. отпрянул к стене и, более не приближаясь к лестничному колодцу, метнулся вверх. Знал он эту лестницу, еще когда был подростком и даже до того, будто бы даже до рождения, казалось ему, и теперь умолял свое детство о нежданном спасении.
— Дверь! Дверь! — орал внизу один из спецназовцев, через секунд несколько оглушительно грохнуло; видно, разорвалась ручная граната, зазвенели стекла. Снова были крики двумя этажами ниже. Вот Ф. на цыпочках и, едва дыша, пробежал этаж, здесь сделалось темнее, он миновал еще пролет и здесь уже ощупью стал искать дверь на чердак. И сердце его било в литавры, тревожно и торопливо. Вот он нашел железную дверь, тут же наткнулся на замок, Ф. простонал беззвучно в отчаянии. Он стал ощупывать и трясти дверь, и та вдруг отвалилась от косяка и едва не накрыла собой Ф.