Непорочные в ликовании
Шрифт:
— Молчите! — резко вдруг говорила она, на мгновение поперхнувшись воспрянувшим прилипчивым словом собеседницы своей. — Слушайте и запоминайте молитву. Вы помните о Ней, вы знаете о Ней, вы боитесь Ее, вы жаждете Ее, но никогда не называйте Ее по имени! Молитва: «Хорошая моя, единственная моя, Ты всегда впереди, приди же ко мне, стань рядом, стань за спиной, возьми меня, узнай меня, прими меня! Тьмою Твоею укрой, страхом Твоим задуши! Унеси меня в мир Твой причудливый, отними у меня все! Отними меня у себя! Жажду покоя Твоего неизбывного, жажду
Вот услышала слезы на другом конце провода, и гримаса негодования взошла на душе ее.
— Черт! — раздраженно говорила Лиза. — Эти ваши слезы!.. Для того мы с вами, что ли, болтаем битых полчаса?! Прекратите! Я не хочу этого слышать. Найдите себе другое занятие! Немедленно! Слышите?! Займитесь чем-нибудь!.. Съешьте что-нибудь!.. Съешьте творога!.. Есть у вас дома творог? Идите и купите. Да, прямо сейчас! Съешьте творога!.. — настойчиво говорила Лиза. — Может, хоть это вас немного утихомирит!..
На сей раз она не была, она нисколько не была удовлетворена и довольна собой. Одно утешало, что свидетелей, соглядатаев ее неудачи не было.
5
Повезло ему или как раз наоборот — сразу трудно было понять; во всяком случае, остановок шесть можно было проехать, и, хоть после этого оставалось идти все равно порядочно, остаток пути был не столь значителен и опасен, как весь путь целиком. Из автобуса вышли двое, и тотчас небольшая толпа и Неглин с нею ринулись в автобус. Но там уж и для половины толпы не было места; вот Неглина внесли в автобус, и он, морщась от боли, вскоре остановился на ступени подножки, зажатый со всех сторон. Машина тронулась.
— Здесь легавый, — сказала какая-то тетка, не глядя на Неглина. Сумасшедшая она или просто дура — этого ни одна экспертиза теперь не скажет с уверенностью, да и не напасешься на все странное, необычное, нерассудочное никаких экспертиз; так уж и обречено оно ходить нераспознанным.
— Может, он по делам едет, — возразили ей.
— Знаю я, какие дела у легавых, — крикнула тетка и уткнулась в окно.
— Суки! — коротко сказал еще кто-то, хотя, вроде, и без всякой связи с предыдущей беседой.
Полуобернувшись и прижимая рукой кобуру на поясе, Неглин видел в окне, над головами других пассажиров, верхние этажи серых неухоженных зданий с выбитыми стеклами и покореженными трубами водосточными. Автобус шел едва-едва, почти шагом, объезжая то выбоины в асфальте, то люк со снятою крышкой. Пахло гарью и кислятиной, и запах этот был знакомым и привычным, никто уж на него и внимания не обращал.
— Эй ты, легавый, — сказал еще Неглину прижатый к нему слева парень, должно быть, его, Неглина, лет, — ты чего здесь едешь?
— Мешаю тебе, что ли? — огрызнулся Неглин.
— Он еще и разговаривает! — удивился парень.
— Не трогай его, — встряла женщина рядом,
— Нет, а что это?! — зашумели еще. — Едет здесь, только место занимает, за проезд не платит. А из-за него народ должен пешком ходить!..
— Ты, что ли, народ? — возражал кто-то шумевшему.
— А что ж, не народ, разве?
— Народ, народ!..
— Народ всегда прав!..
— Автобус частный, — объявили откуда-то от передней двери, — здесь все должны платить.
Смешок общий был ответом объявлявшей.
— Платить не станете — машина дальше не пойдет, — говорила еще женщина-кондуктор от передней двери.
На следующей остановке попытались еще влезть, снова целая толпа, но места уже не было, и под брань обывателей, не сумевших протиснуться в салон, автобус тронулся и дальше поехал.
— Друзья, не надо ссориться, — уговаривал некий интеллигентный голос разошедшихся пассажиров. Неглину голос показался знакомым, он подумал, что то, может быть, его старый университетский преподаватель, заведующий кафедрой, но скорее всего был лишь похож голос, и Неглин никак не мог развернуться в толпе и проверить свои впечатления. — Мы должны сплотиться перед лицом этих ежедневных безобразий!..
— Ишь, ты, умник какой!.. Сплотиться! — крикнули из середины автобуса. — С тобой, что ли, гнида, сплотиться? Пидор рваный!..
— Выкинуть его из транспорта!
— Иди вон с мусорным бачком сплачивайся!..
— Это он специально в транспорте ездит! Он прижиматься любит!
— Сплачиваться!..
— Таких стрелять надо!..
Неглин дернулся, попытался развернуться, парень, сбоку от Неглина притиснутый толпой, пихнул его локтем.
— Ну ты, мусор! — крикнул парень. — Выходишь, что ли?
— А хоть бы и так! Тебе-то что? — огрызнулся Неглин. Он вдруг понял что действительно выходит, хоть можно было проехать еще, но он не мог здесь оставаться больше, иначе он потеряет сознание или заснет, и его затопчут, сказал себе Неглин, и изо всех сил стал протискиваться к выходу.
Парень пихнул Неглина еще раз. Кто-то тоже смазал ему по бедру, аккурат по самому больному месту; Неглин взвыл.
— Ну ты выходишь, или нет? — крикнул парень.
— Я тебе попихаюсь сейчас! — свирепо заорал Неглин, оборачиваясь к тому.
— Шагай, шагай, мусор! — говорила мать парня. — Бабу свою стращать будешь!
Неглин, взмыленный и растрепанный, вывалился из автобуса. Его еще подтолкнули, когда он сходил с подножки, оттого он оступился и едва не растянулся на кривом тротуаре. Он был в бешенстве, он хотел пальнуть из пистолета, куда угодно, хоть и в сторону отъезжавшего автобуса, невзирая на последствия. Но он все-таки сдержался, только лишь выматерился остервенело и зашагал вослед непокорному автобусу. Бедро у него уж было, как деревянное, боль тянулась ниже колена, в голень и даже в лодыжку и ахиллесово сухожилие. Он хромал, старался сдерживаться и не хромать, но сдержаться не мог.