Неповторимое. Книга 2
Шрифт:
Было уже слышно, как вдалеке прозвучали два выстрела, а затем загонщики создали шумовой эффект. Наступившая ночь, точнее, вечер был очень тихий. Над долиной сияло звездное небо. Мороз был небольшой — около 20–25 градусов, но когда, не двигаясь, долго лежишь в снегу, то, естественно, коченеешь. А я оказался в худшем положении. Пока все переодевались, я сбегал на рубеж, который должен занять для стрельбы, проверил — все ли готово, и вернулся обратно. Шапку и куртку пришлось надевать на ходу, успел схватить ружьё и вместе со всеми отправиться на огневой рубеж. Конечно, брючки и сапожки, явно не рассчитанные на лежку в снегу, «давали о себе знать». Не притупляя бдительности, полностью погрузившись в наблюдение за долиной и стараясь в очень отдаленных шумовых действиях загонщиков распознать
Шум стал приближаться. Уже можно было различить звуки рожков. Куликов начал было ворочаться в своей снеговой ячейке (наверное, проверял — сможет ли он двигаться или уже все?), но Соколов заворчал на него, и все опять стихло. Да и звуки стали жидкими. А через некоторое время вообще все замолкло. Я почувствовал неладное. Вообще с момента начала нашего похода сюда уже было видно, что все перезрело и охотиться было поздно. Поэтому и зародилась неуверенность. Когда добрались до места, это чувство еще более усилилось. Вдруг слышу сзади скрип снега. Оборачиваюсь — к нам от ГТС бежит человек: «Командующий приказал всем возвращаться — стадо оленей ушло в параллельную долину».
Мы поднялись, размяли заледеневшие тела и, чертыхаясь, пошли к ГТС. Казаков, окая, как истинный вологжанин, встретил нас весьма «ласково»:
— Дурокам зокон не писон. Полежали в снежочке и хватит. Я знал, что затея пустая. Забирайтесь в машину и поехали обратно.
Я, конечно, злился, но сдерживал себя: приехали-то вместе с темнотой, а кто в Заполярье охотится по ночам?! Но все-таки я связался по радио с загонщиками и узнал, что стадо действительно умчалось в соседнюю с нами долину. А заранее перекрыть ее было невозможно, так как это спугнуло бы оленей.
В общем, мы намаялись изрядно, а толку никакого. Как говорится в народе: охота — пуще неволи. В обратный путь двинулись тем же маршрутом, но пробовали идти параллельно с прошлым путем. И опять проваливались в ледяную купель, и опять из нее выбирались. Когда образовывалась очередная полынья, то она сразу почему-то начинала парить. Каждый раз, как мы проваливались, Соколов и особенно Куликов выразительно смотрели на меня, будто спрашивая: «Это что — уже конец?» Но, понимая, что я и сам этого не знаю, переводили взгляд вперед, а впереди — с невозмутимым видом сидел флегматичный Казаков и рядом — потный от напряжения механик-водитель. Приблизительно через час мы добрались до берега, где на дороге нас ждали машины. Но здесь уже был разбросан крохотный палаточный городок. Я пригласил всех в большую палатку. Внутри она была ярко освещена электрическим светом, посередине, ближе к задней стенке, стоял накрытый для трапезы красивый и весьма аппетитный стол. Если учесть, что мы еще и не обедали, то можно понять наш немой восторг.
Казаков остановился посреди палатки и, глядя на стол, выдал (конечно окая):
— Вот дураки-то! Сюда сразу надо было и ехать.
Все повеселели, стали шутить. Сняли верхнюю одежду, здесь же, в углу, помыли руки и принялись за еду. Все было свежее, вкусное. «Гвоздем программы» был, конечно, наш заполярный деликатес — олений язык. Все за столом действовали активно, а Казаков не унимался:
— Вот если бы вы все в поле сейчас так работали, как за столом.
Естественно, охотники стали отбиваться:
— Мы бы и там показали класс, если было бы во что стрелять.
— Если бы да кабы…
Обед-ужин шел к концу, как вдруг в палатку входит крепкий мужичок лет пятидесяти, с бородкой, тащит в руках оленью голову и прямо к Казакову:
— Михаил Ильич, мы таки одного завалили, когда стадо свернуло в сторону. Смотрите, какой красавец! Это в доказательство, что олени были.
Все встали из-за стола и начали рассматривать оленью голову. Действительно, красавец! Северный олень значительно меньше центральноевропейского и рога у него тоже намного меньше, а главное — нет симметрии в развитии обеих ветвей рогов. Здесь же было какое-то исключение. Очень светлая голова и шея, а на этом фоне — черный, с большими, слегка вывернутыми ноздрями нос, черные огромные глазища, темные уши и черная линия шерсти,
— Даже жалко такого, — промолвил кто-то, вздыхая.
— Но он уже староват. Посмотрите на зубы, — и охотник задрал оленью губу. Действительно, зубы были сильно стерты, особенно передние. Все наперебой начали высказываться об оленях и их повадках, стараясь блеснуть знаниями в этой области. Заключил Казаков:
— Что и говорить-то! Олень отменный.
Снова уселись за стол — попить чаю. Казаков усадил с собой охотника, и тот за едой рассказывал ему о мире зверей этого края. Остальные охотники тоже уже пришли на лыжах и ужинали в других палатках. Оказалось, что «наш» охотник родом из Белозерска. Это на севере Вологодской области. Такое обстоятельство внесло еще больше тепла в отношения собеседников — ведь земляки.
Наконец, закончив трапезу, мы поехали в Кандалакшу. Дорога была расчищена (наши дорожники всегда были на уровне), поэтому шли с приличной скоростью. Впереди катилась «Волга» с тремя генералами, а за ней мы жали на все педали, чтобы не отстать. Не доезжая 10–15 километров до Кандалакши, «Волга» вдруг резко взлетела на ровном участке дороги, затем, приземлившись и вихляя вправо-влево, все-таки выровнялась. Мы притормозили, нас развернуло, и мы боком перекатились через не очень глубокую, но широкую канавку. Эта встряска, конечно, мигом согнала со всех сон. А в довершение всего пассажиры «Волги» ушибли головы. Таким был финал нашей неудавшейся охоты. Позже Куликов рассказал мне об этом злоключении подробно:
— Я не спал. Внимательно смотрел за дорогой. Никаких препятствий не было, и вдруг ни с того ни с сего всех подняло и ударило о крышу — папахи наши свалились, но они самортизировали удар, затем машина снова взлетела, с грохотом опустилась на дорогу, и мы ударились еще раз. Не знаю, почему у «Волги» не отвалились колеса? Но водитель справился с управлением и движение нормализовалось. Наблюдаю за реакцией Михаила Ильича — он надел папаху и, немного склонившись влево, правой рукой полез в карман шинели. У меня почему-то мелькнула мысль — сейчас вытащит пистолет. Вдруг он достал яблоко и совершенно невозмутимо начал им аппетитно хрустеть.
К вагону подъехали уже в полночь. Распрощались, но в три часа ночи я еще раз подъехал сюда, чтобы убедиться, что вагон прицепили к проходящему в Мурманск поезду. Вышел порученец: «Все храпят». Я пожелал счастливого пути. Поезд тронулся, и я уехал домой досыпать.
Но сон не шел. Одолевали разные думы, как ни странно, весьма далекие от этой злосчастной охоты. Еще не остыли в памяти недавние события, которые в октябре этого 1964 года произошли в Москве — сняли наконец Никиту Хрущева, освободив его от всех государственных и партийных постов. Пленум ЦК КПСС, так сказать, устранил негативные наслоения субъективизма и волюнтаризма. Мне же совершенно было непонятно, как мог Пленум так быстро устранить те негативы, которые породил Хрущев? Пресечь пагубное развитие последствий субъективизма и волюнтаризма — это было можно и нужно. Так же, как избрать новый курс по различным государственным стратегическим направлениям. Например, отношение к армии: надо было от хрущевских перегибов перейти к нормальному развитию, без потрясений. Так же и в сельском хозяйстве — не выдавливать из него последние соки, а поднять его, поощряя при этом индивидуальное, а также подсобное хозяйство промышленных предприятий, как было при Сталине. А возьмите позицию, которую Хрущев занимал по отношению к народу. Никогда не забуду его выступление в начале 60-х годов на стадионе в Мурманске. Мы были поражены его поведением. Собрались десятки тысяч людей, а он в полупьяном состоянии начал хамить и оскорблять народ. Я видел не лицо лидера Великой страны, а рыло. Неудивительно, что он отдал в июне 1962 года приказ расстрелять в Новочеркасске бунт народа в связи с перебоями в снабжении города. Это было первое «потепление» и реальное проявление «демократии». А хрущевские опыты в общегосударственном масштабе, так сказать, по совершенствованию системы управления? Сколько вреда принесли его необдуманные, неграмотные «реорганизации» и «эксперименты».