Неправильный красноармеец Забабашкин
Шрифт:
Но Садовский мои радостные мысли обломал.
— Подкрепление? Да нет, не пришло. Да и откедова ему взяться-то, коль вокруг одни немцы?
Я понял, что сморозил глупость. Ведь если бы к нам пришло столь долгожданное подкрепление, то не было бы нужды снаряжать обоз и эвакуировать людей.
— Тогда кто же будет защищать город, раз новых войск не прибыло?
Садовский вздохнул.
— Те, кто остался. Их немного. Вроде бы комдив говорил, что их около сорока останется. Говорил, примут бой, а потом уйдут в лес.
— Но это же просто верная смерть, — понял
«Конечно, приказа отступать не было. И атаку мы отбили. Но всё же нельзя же быть настолько прямолинейным, нужно действовать по обстановке, которая постоянно меняется. А она, обстановка, сложилась сейчас таким образом, что надо было всем с обозом уходить. Тогда бы и шансов на выживание у всех нас было бы больше. А так…»
Мысли о том, что нашим бойцам придётся погибнуть, навсегда оставшись в Новске, бередила душу. В том, что немцы предпримут ещё одну попытку взятия города, я абсолютно не сомневался. И даже если каким-то чудом остатки дивизии вновь сумеют остановить врага, то на этом попытки захватить город не закончатся. Не получилось во второй раз, получится в третий или четвёртый. Немцы не успокоятся, пока не возьмут Новск. Он им как кость в горле и мешает без оглядки назад начать наступление на Ленинград.
И тут я вновь посмотрел по сторонам. И, не заметив большого числа медработников, спросил:
— А врачи где? Неужели все погибли? — и прошептал: — А Алёна? С ней что?
— Не волнуйся, Ляксей, жива твоя невеста. Жива.
Эта новость меня обрадовала.
«Жива! Алёна жива!» — крутилось в голове. Но потом осознал несоответствие, и я, вновь посмотрев по сторонам, спросил:
— А где она?
— В городе осталась, — вздохнул Садовский. — Как и почти все врачи.
— Как?.. Почему их не отправили с нами — с обозом? Почему это допустил Неверовский?! — вспыхнул я.
— Комдив дал им приказ уходить вместе с нами, и они присоединились к обозу. Но когда мы вышли за город, несколько медиков остались, а остальные вернулись в госпиталь. В том числе и Алёна Андреевна.
— Но почему вы их не остановили? Почему разрешили уйти?
— А как их остановишь-то? Первоначально-то мы им не разрешали уходить, но они не послушали. Там главврач, ну, которая Анна Ивановна Предигер, как гаркнула, так наш старшина и отступил. А она пошла. И все её врачи да санитары за ней. Она пятерым сказала с нами остаться, а остальные вернулись в медсанчасть. Ну а у нас был приказ уходить, вот мы, значит, и пошли дальше. Думали, что они одумаются и нас нагонят. Но скорее всего, решили за нами не идти.
— Ясно, — сказал я, посмотрев в небеса. Там в вечном круговороте куда-то неслись молчаливые серые тучи, которым не было никакого дела до проблем ничтожных человечков внизу.
— Героизм и трагедия очень часто идут рядом, — прошептал я и попросил Садовского помочь мне подняться.
Тот вначале стал упираться и даже врачиху какую-то позвал, но я их всех остановил, сказав, что у меня есть важная и секретная информация для органов госбезопасности.
— Так неужели вы будете препятствовать мне её передать? —
Однако перед тем, как идти к Воронцову, подошёл к Апраксину, который лежал в повозке, что шла спереди.
Игнат получил дыру в грудь, но выглядел довольно бодро.
— Здорово. Как сам? — сказал я ему, приблизившись.
Тот уставился на меня, не понимая, и произнёс:
— Здорово, коль не шутишь. Плохо. Неужто не видишь, что весь в бинтах? Иди своей дорогой, э-э, товарищ.
Я вначале хотел было обидеться, а потом понял, что происходит.
— Товарищ Апраксин, ты чего, меня не признал, что ль? Не узнал своего бывшего соседа по палате?
— Соседа? Какого?
— А такого. Как я. Забабашкин я — помнишь такого?
Тот присмотрелся, а потом растянул рот в улыбке и радостно выдал:
— Лёшка? Оклемался?
— А то, — улыбнулся я ему в ответ.
К нам подошёл Садовский и попросил вести разговоры тише, ссылаясь на маскировку.
— Держись. После поговорим, — сказал я Апраксину и пошёл вперёд.
— Спасибо, Лёшка. Ты тоже давай выздоравливай. А то вон весь перемотанный, — услышал я вслед.
А вот чекист выглядел по сравнению с Апраксиным неважно. Весь белый, худой и с испариной на лице.
Меня он сразу узнал, что было, в общем-то, логичным, ибо наглядной демонстрацией максимально возможного числа бинтов на человеке у нас в обозе был только я.
И когда Воронцов меня увидел, то он ожидаемо произнёс:
— Ты почему тут шастаешь, а не лежишь?
— Належусь ещё, — ответил ему я и, чтобы время не терять, сразу перешёл к сути: — Ухожу я, Григорий, — потом вспомнил, что мы тут не одни, а значит, надо соблюдать субординацию, добавил: — Афанасьевич.
Тот фыркнул и спросил:
— Куда это ты собрался?
— Назад. В город. Так что, давай, прощай. Свидимся ещё, если живы будем.
Мои слова подействовали на него самым что ни на есть негативным образом. Он нахмурил брови, чуть приподнялся и прорычал:
— Отставить! Никуда ты не пойдёшь!
— Нет, пойду, — возразил я и пояснил. — Мне воевать надо, к тому же…
Я замялся и выдохнул сквозь сжатые зубы.
— Что? Ну, говори, что хотел.
— К тому же там Алёнка осталась. Я не могу её бросить одну.
— Как осталась? Почему? Я, когда был в сознании, то слышал, как комдив приказал всему госпиталю эвакуироваться вместе с нами. Что произошло?
Пришлось рассказать Воронцову о том, что узнал от Садовского.
— Так что, Григорий, извините, товарищ лейтенант госбезопасности, но мне надо назад в Новск.
— Но ты-то что можешь сделать?
— Как что? Воевать буду.
— Ты себя в зеркало видел? Так посмотри при случае. Какой из тебя боец? Ты ж мумия египетская!
— Какой-никакой, а винтовку в руках держать смогу, и то хлеб, — не согласился с его пессимизмом я.