Неправильный оборотень
Шрифт:
От интимности подсмотренной картины перехватило дыхание, сердце часто-часто забилось, и даже головная боль куда-то на время отступила.
Пацаны, бывало, трепали языками про девок. Да только, кажется, разговорами всё и ограничивалось.
Частенько мы с дружками девчонок задирали – «зубы мыли» по бабкиному выражению. На грани приличия, когда от сказанного уши да щёки полыхали у всех, глаза блестели, но дальше ни-ни…
Вот, разве что, за купанием девчонок на речке подглядывали. Как они барахтались в полотняных рубахах в тёплой воде. Мокрые рубахи облепляли тело и сразу
Девчонки в свою очередь за нами подглядывали, только и слышны были хиханьки из ближайших кустов. Штаны нам так поперепутывают да пояса поперевязывают, пока мы с пацанами плещемся в воде. Так что потом мы, сверкая белыми задами, не сразу могли разобраться, где чьи портки. А тем временем из кустов неслись замечания, у кого из пацанов что интересное мелькнуло. В общем мстили…
А потом после купания всей гурьбой, не торопясь, брели в деревню, до которой рукой было подать. Всей ходьбы-то – пять минуток неспешным шагом. Только у компании будто отшибало память – все направлялись по домам самой дальней дорогой вкруг деревни…
Приподнялся ещё раз. Стараясь не смотреть на брата с лисой, огляделся. Ага, выход с сеновала с моей стороны.
На четвереньках, стараясь не шуршать сеном, прокрался к лестнице. А сеновал-то наш! Это что же вчера было-то? Как я в такой компании на сеновале очутился? А раньше мы с братом часто тут ночевали, пока он не начал бегать на игры в Лийскин двор… И чего вдруг бабка её невзлюбила?
Ох, а голову-то как разламывает! Помнился перекид… олень… ОЛЕНЬ! Дикие… застолье.
Брат, весело балагуря, разливает брагу по кружкам. Откуда-то из-за пазухи украдкой достаёт флягу. Оглядываясь на старших, понемногу что-то плещет в каждую посудину. Потом делает знак нам, молодым оборотням, чтобы разбирали кружки.
Музыка… девичьи руки, тянущие меня в круг… чьё-то жаркое дыхание, губы… плач Орринки: «Отпусти! Отпусти его! Он не хочет с тобой! Я всем расскажу, какая ты…».
Всё! Дальше не помню.
Еле добрёл до крыльца, плюхнулся на ступени. Слава Сиянию, в это время суток крыльцо укрывалось в тени, солнце добиралось до него только ближе к вечеру.
О-ох, как плохо-то – голову ломило, кишки в животе в комок стянулись.
– А чегось, Горушка, за головку-то держисьси? Брага-т на вашем столе совсем никакая была… Компот прям, а не брага. Неуж, не доглядели, винцо вам выставили? Аль самогону кто дал? Ужо, скажу Ррыку-то, пошто молодых портют…
– Баб, это…
Ох! Голову не поднять! Да что б такое придумать, чтобы бабка вожаку чего лишнего не сказала?
– Баб, ну, мы сами там бутылку какую-то нашли, попробовали… интересно ж.
– Ишь ты, попробовали! Пробовальщики… Я ж смотрю, рожи-т у молодых больно красны-то стали… Которы девок прям на кругу цуловать принялись… Срамота!
– Ба-аб, голова трещит, у тя травки никакой не заварено? Пить хочется…
– Иди-ползи на кухню-то, там кринка с рассолом капустным стоить. По такому делу рассол – самое налучшее средство… от бутылей найденных.
Бабку не переспоришь! Да и я не в том состоянии, чтобы
А кухня-то как далеко у нас устроена! Раньше никогда не замечал… Ох! Наконец-то, добрался. Вот он – капустный рассол… холодненький, кисленький… самое то!
Под бабкино ворчание голову потихоньку стало отпускать, и животу полегчало. Всё ещё придерживая голову рукой, сидел на лавке, наслаждаясь ощущениями. Невольно вспомнил Уруса с Лийской.
И что меня торкнуло спросить?
– Баб, а ты чего так Лийсу невзлюбила?
Бабка так и застыла возле ларя, из которого доставала хлеб, напечёный матерью впрок. А после развернулась и села на ларь, как на лавку – за что нас, детей, всё время ругала нещадно.
– А ты чегось Лийску-то помянул? Аль опять Уруска с ей любится? Вот, лисица окаянная! Опять парня с панталыку сбивает! Зараза такая! Сколько ж вкруг её оборотней вьётся – бери любого. Так нет ведь, никого не подпущает, с Уруской по углам тискается, а его из-за её, того и гляди, порешат…
– Баб, ты чего говоришь-то? С чего это Уруса порешат?
– Да ты глупый штоль совсем, Горка? Вспомни-к, пять днёв назад – каков Уруска домой-то приполз? Весь рваный да покусанный… У его ж и ребра поломаны были, лапы совсем не шли… Говорю, приполз, дружок евоный приволок! Таруся ему траву оборотную заваривала. Так отделали, что без травы обернуться силов не хватало!
– Да меня дома тогда не было. Мы с Сувором да другими в ночное подались…
– Во-во, ночное… а дома был бы – полюбовалси бы на братца-то! Ладнось, мы оборотни, обернулся – и нет ничо, а если б человеком был? Как есть, помёр бы от таких битьёв!
– А кто его и за что?
– Ну, правда, Лагор, маненький ты совсем – как есть малец. Это ж надо, у оборотнихи течка, а тебе и нет ничо, даже носом не повёл…
– Баб, да скажи толком – при чём тут оборо… Баб, это у Лийски течка была? И Урус опять ходил на игры?
– Дошло! – бабка аж руками всплеснула. – Он к ей на энти жениховские игры кажный год бегает! Как заневестилась лисица в пятнадцать, а ему ж тады только двенадцать сполнилось – щенок, как есть щенок – а туды ж, побёг. Он же тады ишшо не оборачивался даже, так в человечьем виде и побежал! Ох, деревенские и насмешничали! Там такие волки матёрые, а он… – всхлипнула, – они ж его из жалости не загрызають. Прикусють лапу аль хвост, да измываются всяко, по двору лискиному катают, как шарик, да елозят им навроде веником. Он же каженный раз еле приползает.
Да видел я… Из-за тех унижений брата на Лийскиных игрищах я не любил такие сборища. Хотя раньше, как и все мелкие пацаны, бегал поглазеть на драки претендентов на девушек. И азартно обсуждал с друзьями шансы соперников. А вида поражения старшего брата не переносил. Понимал, что мальчишка – не соперник взрослым оборотням, но не терпел их глумления над Урусом.
– А Лийска что?
– Чо-чо… Не выходит ни к кому! Уж пятый год пошёл… фырчит из окна на женихов-то… они дерутся меж собой, выделываются, хвостами перед ей метут… а она фырчит на них, из дому носа не кажет, пока течка не пройдёт, а потом по кустам с Урусом обжимается. Изведёт его эта лисица. Ты штоль ничё не замечал?