Непредвиденная ситуация
Шрифт:
Ее державшая сигарету рука нервно зашныряла от губ к пепельнице и обратно. Затяжки были мелкими, судорожными, торопливыми.
— Господи, что же мне делать? — завращала она глазами. — У нас ведь был телохранитель, и не один. Но Аркадий, ему море было по колено — ничего не боялся. И что вы думаете, с ним ничего и не случалось, я имею в виду страшного. И вот, — Белкина протяжно всхлипнула, но тут же подавила в себе желание зареветь и продолжила свою лихорадочную исповедь, — вы думаете, каково было мне, законной жене, видеть, как он изменяет мне, причем открыто,
— И так было всегда? — недоверчиво покосилась я на мою ожившую в порыве негодования собеседницу.
— Нет, не всегда, — упрямо сказала Людмила Николаевна, — просто ему хотелось мной управлять, как своим предприятием, а я считала, что предназначена для чего-то большего, чем просто быть домохозяйкой или бесправной спутницей великого человека, — саркастично усмехнулась она, — единственное, что он мне доверял, так это встречу своих друзей и партнеров на раутах. Вечно где-то пропадал.
— И вам все это надоело, — догадалась я.
— А то! — качнула головой Белкина.
— Простите за нескромный вопрос, вы ему изменяли?
— А что мне еще оставалось делать? Думала, заставлю ревновать, он хоть тогда что-то поймет. Но это лишь усугубило наши и без того натянутые отношения. — Белкина погасила окурок и взяла из пачки новую сигарету. — Может, это все от того, что у нас детей не было?
На ее губах застыла горькая усмешка.
— Извините еще раз, Марусев — ваш любовник?
— А вот это не ваше дело! — прорычала Людмила Николаевна.
— Я просто думала, что раз уж мы разоткровенничались…
— А я совсем забыла, с кем имею дело, — неожиданно выпрямилась и приняла высокомерный вид Белкина, — вы потом такое обо мне напишете! С папарацци нельзя откровенничать.
— Это вы напрасно, Людмила Николаевна, — улыбнулась я. — Вы что же думаете, мы обо всем пишем, о чем слышим? — непроизвольно срифмовала я.
— Кто вас знает, — пренебрежительно сказала Людмила Николаевна, к которой вернулась вся ее надменная неприступность и враждебность.
Теперь я видела перед собой ту Людмилу Николаевну, с которой впервые встретилась у нее дома. Подумать только, я знакома с ней меньше суток, но создается такое впечатление, что я знаю ее по крайней мере в течение десяти лет. Вот какие превращения претерпевают наши чувства.
Такие общепризнанные категории, как пространство, причинность и время, Кант когда-то назвал сугубо человеческими способами восприятия космических реалий. Но ведь если бы, допустим, мы дали весь мир на откуп собственной субъективности, куда это нас заведет? Мы бы уподобились барону Мюнхгаузену, сплошные такие гении и чудаки, утратившие способность понимать друг друга. Ведь каждый бы считался исключительно со своими ощущениями! А у всякого двуногого они, как мы знаем из опыта, ох какие разные…
— Марусев предлагал вам продать акции вашего мужа? — продолжила я.
— Да что вы себе позволяете! — возмутилась Людмила Николаевна.
Неужели мне опять рассказывать этой строптивой дамочке, что на нее было совершено покушение, что кто-то упорно домогается принадлежащих теперь ей акций и денег? И без всякого зазрения совести может отправить ее на тот свет!
— Ладно, — чувствуя себя вконец измученной, как будто это мою машину превратили в обугленный исковерканный остов, вздохнула я, — высаживаю вас у дома…
— Нет, нет, нет, — чуть не вскочила Людмила Николаевна, — я домой не хочу!
Инфантильные капризы? Нянька я, что ли?
— А вот как раз ваш дом, — твердо сказала я.
Если бы моя спутница была внимательной к людям, возможно, она сумела бы уловить в моем до жестокости решительном тоне скрытую издевку. Но Белкина оказалась глуха и слепа к ближнему.
Не заезжая во двор, я остановила машину и выразительно посмотрела на Людмилу Николаевну.
— Я домой не пойду! — решительно заявила она.
Отбросив всякую деликатность, я повысила тон:
— Я вам не нянька и не такси, тем более вы сами не знаете, куда вам нужно!
Она на секунду обомлела, но потом, собравшись с силами, выдала на полную мощность своих легких.
— Не орите на меня!
Ее душераздирающий вопль потряс салон моей «Лады» не хуже взрывной волны.
— Ну вот что, — зашипела я, — вы — взрослая женщина, не ребенок. У меня свои дела. Говорить вы со мной отказываетесь…
— Предлагал, предлагал, — снова истошно завопила она.
— Что, кто? — мне казалось, что у меня дымится крыша.
— Марусев, — бессильно выдохнула она.
Ее спесь напоминала гигантски раздувшийся и проколотый шар. Когда он окончательно спустился, ее звучный голос утратил свою рупорную силу, перейдя в глухой стон и сдавленный шепот.
— Когда? — уже более спокойно спросила я.
— Сразу же, как… — Она всхлипнула.
«Ну, — воинственно подумала я, — больше я на твою удочку не попадусь, ишь ты, несчастная, убитая горем вдовушка!»
— А вы? — лаконично поинтересовалась я.
— Сказала, что подумаю, — пробурчала Белкина.
— Странно, — задумалась я, вынув из пачки сигарету.
— Что странно? — заморгала Белкина.
— Все странно, — отрубила я.
Повисла мучительная пауза, в течение которой мы размышляли, каждая — о своем. Как говорил Максим Максимович Исаев — Штирлиц: «Что-то здесь не связывается».
Если Белкина обещала Марусеву подумать, то бишь не отказала, для чего ему ее… Так ты что, думаешь, это он машину взорвал? — эмоционально спросила я у самой себя. А что же Новгородцев? Если он хотел прекратить процесс, то почему для начала не предупредил Белкину? Мол, откажись, забери документы. Зачем тачку-то взрывать вместе с хозяйкой? Эк ты, недогадливая, в машине ведь документы были!