Неприкаянная душа
Шрифт:
— Мы поплывем в Иудею, Алиса.
Четверо вооруженных до зубов вояк ворвались в нашу спальню еще до восхода солнца.
— Все, — пронеслось в моей голове, — земная жизнь подошла к концу. Жалко, что не увижу детей и внуков. Но я устала страдать, а потому — скорее бы! Христос принял смерть, примет ее и грешница.
— Убийцы! — завизжал неожиданно тонким голосом дюжий мужик, облаченный в белый плащ. — Взять их!
Удалые центурионы, рыча от крайнего возбуждения, схватили, скрутили, связали несчастных беглецов, не оказавших им сопротивления.
На
— Братик, — зарыдала она, — любимый братик!
— Заткнись, — рыкнул на нее главный каратель, — не то последуешь за преступниками.
По прекрасному утреннему городу нас потащили к мрачному каменному дому, забросили в сырую, темную клетушку и накрепко заперли дверь.
— Ты слишком знаменит, комедиант, — прежде, чем уйти, проревел один из стражников и пнул сандалией Фария в живот, — глупо укрываться там, где каждая собака знает тебя.
Время, отведенное беглецам на этом свете, тянулось исключительно долго.
— Если бы Александр Абдулов решился скрыться от поклонников, у него бы тоже ничего не получилось, — промолвила я, думая совсем о другом.
— Кто такой Александр Абдулов? — подал дрожащий голос сокамерник.
— Великий артист, — прошептала я.
— У нашего народа тоже был Александр, и тоже великий, — мечтательно произнес Фарий.
— Знаю, — машинально ответила я, — это — Александр Македонский.
— Разве комедиант может быть великим? — попытался подняться с грязного пола несчастный. — Тот, кто получает жалкие гроши от толпы, тот, кто ночует, где попало, подчас не имея собственного дома, кто ублажает уши патрициев, называясь плебеем?
— Тебя будут помнить потомки, дорогой, — ощущая внезапную жалость к человеку, попытавшемуся сделать невозможное, торжественно заявила я. — Тебя, а не сенаторов, пребывающих в роскоши и блаженстве.
— Зато как раз сенат занимается высокими делами, издеваясь над простыми жителями Римской империи, — заскрипел зубами от бессилия Ставр. — Хочешь воздвигнуть дом? Хочешь снести дом? Хочешь ссуду? Концессию на публичное заведение? Обратись к сенатору, который сконцентрировал свою власть именно в данной области. Но постоянно помни, что и сенаторская курица даром в земле не ковыряется.
— Власть портила и портит людей во все века, — судорожно вздохнула я.
— Когда-нибудь все изменится, Алиса, — не согласился со мной античный утопист. — Придет время, и народ, отправив патрициев в царство Аида, сам станет вершить свою судьбу.
— Этого не будет никогда, потому что человек не совершенен! — невольно вскрикнула я.
— Но я верю в светлое будущее! — подражая мне, повысил голос древний фантазер.
— В хорошее надо верить, — криво усмехнулась я. — Например, в то, что скоро мы избавимся от материальных оболочек и станем свободными духами. Правда, очень жаль тело, к которому я так привыкла.
Руки, перетянутые толстыми веревками, стали затекать, нервный озноб начинал сотрясать онемевшие члены. Поникший артист сидел напротив, и крупные слезы катились из его больших синих глаз.
— Не плачь, Фарий, — стараясь ободряюще улыбнуться, попросила я.
— Не хочу в царство теней, — сглатывая соленую влагу, прошептал он.
— Мы не умрем, дорогой, — вспоминая розовый Рай, категорично заявила я. — Мы никогда не умрем.
Дверь резко распахнулась, и две кожаных сандалии встали возле моего лица, распространяя отвратительный аромат пота и мочи.
— Любовница Тиберия, — оглушающее возликовал знакомый голос.
Я подняла глаза на обладателя непристойного запаха. Убийца Макрон стоял надо мной, обнажая в зверином оскале желтые остатки зубов.
— Самозванка, — радовался пойманной добыче правитель Рима.
— Могу я знать: в чем моя вина? — вспоминая спокойные очи Иисуса во время казни, невозмутимо поинтересовалась я.
— Ты и так слишком много знаешь, — кося под крупного мафиози, карающего свидетеля очередного преступления, воодушевленно пробасил негодяй.
— А при чем тут Ставр? — пытаясь привстать на колени, напряглась я. — Освободите хотя бы его.
— Он ведает то, что ведаешь ты, — патетично объявил наемный киллер.
— Логично, — улыбнулась я.
— Ты еще смеешься, колдунья? — превратил глаза в щелочки облаченный властью подлец. — Зря стараешься: еще ни одна женщина не очаровала Макрона!
— И не очаровалась сама, — неосмотрительно фыркнула я, — потому что от его ног несет так, что близкое общение в постели с эдаким образчиком сильного пола становится попросту невозможным.
Неожиданный резкий удар по макушке заставил меня окунуться в нереальность.
Очнулась я в холодной луже на каменном полу каземата. Рядом понуро сидел Фарий.
— Скоро нам отрубят головы, — уже спокойнее произнес он. — Прямо здесь, во дворе тюрьмы.
— Не бойся, — лаская его глазами, прошептала я.
— Я люблю тебя, несмотря на то, что ты такая худющая, — шмыгнул античным носом комедиант. — Жаль, что понял данное лишь сегодня.
— Я тоже люблю тебя, дорогой, — растроганно улыбнулась я, — но только как брата.
— Простишь ли ты того, по чьей вине вынуждена умереть? — всхлипнул Ставр.
— Прощу, — отчаянно пытаясь задержать потоки слез, готовые политься водопадом из предательских глаз, с готовностью пообещала я.
И снова открылась дверь. И вновь солдафоны схватили нас, чтобы вывести в тюремный двор, где обляпанный кровью чурбан испускал ужасающий смрад смерти. Веселый Макрон стоял возле плахи, расставив зловонные задние конечности и скрестив передние, задушившие императора.
— Сначала убейте ее, эту подлую республиканскую шпионку, которая отправила венценосного Тиберия в лодку Харона, а затем попыталась отравить великого Гая Цезаря, — громогласно приказало чудовище.