Неприкосновенный запас
Шрифт:
– У вас нет, случайно, спичек?
– спросила Тая, когда они вошли в комнату.
– Нет. Кончились.
– И у меня кончились. Какая жалость! Ничего, посидим в темноте. А вы по делу приехали?
– Ну да, по делу.
Он хотел было сказать, что привозил в политотдел пакет из дивизиона, но это дело давно отошло на второй план, растворилось в памяти. Сейчас главным было другое дело, и об этом он все еще не решался заговорить. В какой-то мере он обманывал не только эту незнакомую девушку, с которой через полчаса навсегда простится, а самого Колю Дорожко.
Он вдруг вспомнил о свертке, который продолжал держать под мышкой. Это был хороший повод переменить тему разговора.
– Вот это вам.
Он протянул в темноте пакет и толкнул им прямо в плечо девушку. Не рассчитал.
– Что это?
– Паек.
– Колин?
Он запнулся. Но долго молчать было опасно.
– Нет.
– Вы скажите честно. Небось он прислал, а сам голодным будет ходить.
– Не будет.
Тая не обратила внимания на его ответ. Она сказала:
– Ни к чему мне паек. Мне хватает того, что дают по карточкам... Ой, как вкусно салом пахнет!
Ей стало неловко за свою невыдержанность, и она замолчала. Молчал и гость. Тогда девушка потянула его за рукав вниз. Илюшин сел. Некоторое время они сидели рядом, не видя и не слыша друг друга. Тая думала о том, с какой стороны подойти к этому неразговорчивому гостю. Он ей представлялся угрюмым лопухом, широкоскулым, большегубым.
А Илюшин в минуты молчания испытывал крайнее напряжение. Оно напоминало ему минуты перед боем, когда все четыре орудия доложили: "Готово!" - и ждут только хрипловатого сигнала ревуна, чтобы с ошеломляющим грохотом начать свою военную работу.
"Сейчас скажу!.. Еще минутку... и скажу!" - думал он, но у него не хватало решимости, и он тянул время. И дотянул до тех пор, пока хозяйка дома снова не заговорила:
– Коля совсем не пишет писем. Я очень беспокоюсь. Мама тоже в каждом письме спрашивает: "Как Колечка? Почему молчит?" Ему очень плохо?
– Нет.
– А он не мерзнет?
– Нет!
Тайны вопросы начинали раздражать Илюшина. Он уже судил о сестре друга так, словно она знает о гибели брата и продолжает досаждать ему вопросами, потерявшими всякий смысл.
"Нет! Нет! Нет!
– про себя передразнила его Тая.
– Неужели Коля может дружить с таким тупым, неинтересным человеком?"
И снова наступило неловкое молчание. И снова Илюшин занес над девушкой острое, беспощадное оружие. Сейчас он встанет и тихо скажет: "Ваш брат Коля Дорожко погиб смертью храбрых".
Эти слова ударят ее. Она задохнется от этих слов. Плечи задрожат, и она заскулит, как маленькая обиженная девочка, а он будет бормотать бессмысленные слова, вроде: "Успокойтесь... Не надо..." А потом дождется, когда она утихнет, и крадучись уйдет прочь...
И у него снова не хватило сил нанести удар.
– Знаете что, давайте ужинать, - неожиданно сказала Тая.
– Давайте, - с готовностью ответил гость.
Сейчас он был рад любому поводу отвлечься от мысли, которая исподволь продолжала угнетать его.
– Жалко, что темно, - сказала Тая, - но так даже интереснее.
У нее вдруг поднялось настроение. Приход товарища брата - хотя он и был лопухом - выбил ее из колеи однообразной жизни. По молодости лет она еще вообще не разучилась находить привлекательные стороны в любых жизненных обстоятельствах.
Она подошла к столу и энергично стала развертывать большой бумажный пакет. Илюшин тоже приблизился к столу. Он готов был помочь Тае в приготовлении ужина.
– Это хлеб, - говорила Тая, словно отгадывала загадку.
– А это, кажется, сало?
– Наверное, сало.
Он протянул руку и встретился с теплой рукой Таи. Она лежала на бруске, завернутом в тряпицу. Своей большой рукой Илюшин накрыл на мгновение и шматок сала и руку сестры погибшего друга. Он коснулся ее руки, и ему стало жарко.
– Ну да, сало, - скороговоркой проговорил он и быстро отдернул руку.
– Где-то тут должен быть гречневый концентрат, - сказал он, лишь бы не молчать, - чертовски вкусная штука!
Но Тая наткнулась не на гречневый концентрат, а на бутылку.
– Бутылка!
– воскликнула она.
– Что в бутылке?
– Водка.
– Водка? Будете пить водку?
– За компанию, - сдержанно отозвался Илюшин.
– А Коля пьет водку?
– Все пьют... Не выливать же. Правда, есть у нас Женька Медведский, так он водку меняет на сахар. Чудак.
– Чудак, - охотно согласилась Тая и вдруг запнулась.
– А вы знаете, я никогда в жизни не пила водку. Говорят, от нее сразу начинает тошнить.
– Ерунда!
– тоном знатока сказал Илюшин.
– Надо только закусывать получше. А вообще водка некрепкая.
– Это хорошо, - сказала Тая, - я боюсь крепкой.
Илюшин стоял на месте, а невидимая, словно в шапке-невидимке, Тая быстро передвигалась по темной комнате. Она не натыкалась на стол и не сбивала с ног стулья. Илюшин только слышал звон посуды, побрякивание ножей и вилок. Сам же он стоял на месте, чтобы - не дай бог!
– не опрокинуть что-нибудь впотьмах. А голос Таи доносился то из одного конца комнаты, то из другого.
– Жалко, нет спичек, - звучал он у буфета, - а то бы мы сейчас вскипятили чай. Согрелись бы.
– Мы согреемся от водки, - отвечал Илюшин.
– А разве водка греет? Она, по-моему, очень холодная.
– Это только с виду.
– Вот как!
Илюшин слышал, как Тая режет хлеб и сало, и у него взыграл аппетит. Не тот вечный ноющий аппетит, который почти никогда не проходит у солдата, а острый, жадный, отрывающий человека от всех дум и переживаний и разом возвращающий на землю.