Неприметный холостяк; Переплет; Простак в стране чудес
Шрифт:
– Обниматься со слугой! Не ожидал от тебя, Герти!
– Мистер Эгглстон – джентльмен во всех смыслах этого слова, – надменно ответила она. – А если я нравлюсь ему, тут уж я ничего не могу поделать.
Легкий скрежет нарушил безмятежность дня. Это скрежетал зубами Гордон Карлайл.
– Похоже, он здорово в меня влюбился, – с легким беззаботным смехом продолжила Герти. – Такой внимательный. А глаза какие! Безумно красивые! И знаешь, так забавно: кажется, он считает, что и у меня красивые глаза!
Скрежет усилился.
– Как раз расхваливал их, когда я послала его в дом. Вернется с минуты на минуту, скажет еще что-нибудь
– Пусть только попробует при мне!
– Ты ему задашь, да?
– Я шею ему сверну!
– Ох-ох! А кто тебе поможет?
Свирепость Карлайла сменилась жалобной нежностью.
– Герти, не говори так! Не будь ты такой!
– Какой пожелаю, такой и буду И я тебе не Герти!
– А что тут дурного? – оскорбился Карлайл.
– Все! Если желаешь знать, мы – в ссоре, не забывай! Да-да! Ты пошел на попятную прошлой ночью! Не хватило храбрости отдубасить того типа! Фу!
– Да я же все объяснил!
– А что произошло год назад?
– И про это я объяснил.
– Да уж, объяснил! Заходил ко мне в больницу, миловался со мной, когда у тебя губы горели от ее поцелуев!
– Что ты говоришь! Я в жизни ее не целовал. Между нами были простые деловые отношения. И ничего больше! Она знала одного молодого миллионера в консервном бизнесе – ну, знаешь, сардины… а я уговаривал его соблазнить, втянуть в крупную карточную игру. Неужели ты мне не веришь?
– Не поверила бы, если б даже знала, что ты говоришь правду. Ты такой двуличный! Будь у меня хоть капля ума, в первый же день раскусила бы, что ты за штучка!
С губ Карлайла сорвался вздох.
– Ты, Герти, пожалеешь об этом. Очень скоро ты поймешь, что недооценивала меня!
– Как только пойму, тут же напишу. В какой ты тюрьме, узнать не трудно.
Карлайл остолбенел. Он любил эту девушку, но она зашла чересчур далеко. Посмела подпустить шпильку насчет его мастерства! Больше всего он гордился своим искусством, спасавшим его от грубых промахов, приводивших других аферистов за решетку. А она посмела насмехаться над его профессионализмом! Такого оскорбительного намека Гордон спустить не мог. Он холодно приподнял шляпу.
– После таких слов, – с холодным достоинством произнес он, – вынужден тебя оставить.
– Пожалуйста! Если никогда не вернешься, ожидание не покажется мне вечностью!
– Прощай!
Истинный джентльмен до последнего, Карлайл еще раз приподнял шляпу и надменно отступил в кусты.
Он хотел вернуться на заросшую тропу, но не успел шагнуть на нее, как услыхал, что кто-то подходит, замер, и сразу же в поле его зрения возник Блэр.
Карлайл отпрянул в кустарник. Уходить он передумал. Уязвленная гордость снова сменилась ревнивой яростью, Герти отвергла его, или, как выразился бы его друг Слаттери, дала ему пинка под зад, и он не надеялся на примирение. Но оставалась месть!
Гордон бурлил и кипел, а Блэр, миновав его, вышел на полянку. Страдалец переменил позицию, чтобы ничто не загораживало вид, и горящими глазами впился в соперника.
К несчастью для Блэра, добрый совет Пэки привел его в отличнейшее расположение духа, и улыбающееся лицо, заодно с бутылкой вина, показались Карлайлу безошибочной картинкой распутника, устремившегося к цели на всех парусах. Да, вот-вот Гордон станет зрителем буйной оргии.
Оргия, если ее можно так назвать, началась в довольно вялом темпе. Эгглстон, откупорив бутылку, наполнил бокалы, угостил даму сигареткой, взял сигарету
Герти, знал он, ханжой не была. Если уж она смотрит так, то наверняка этот мерзавец сказал что-то крайне грубое и мерзкое, а значит, самая пора ему вмешаться. Обуреваемый лихорадкой – подобная всегда нападает на мужчин, готовых сразиться с распутниками габаритами помельче, чем они сами, – Карлайл вывалился из кустов.
Для Блэра, знавшего его под титулом Пон-Андемер и не раз видевшего, как он бесцельно слоняется по шато, все это никак не просигналило об опасности. Он удивился немножко, так как и не подозревал, что герцог прячется в кустах, но страха не ощутил. Первым намеком на враждебность возникшего ниоткуда гостя стал внезапный его выпад: что-то твердое ударило Блэру в глаз, и на несколько минут мир превратился в черновой набросок кошмарного сна, расплывчатый и приблизительный.
Литератор обычно рисуется нам мечтательным, рассеянным человеком, не способным здраво соображать в обстоятельствах, требующих практической смекалки. Блэр Эгглстон к такому типу литераторов не принадлежал. Соображал он быстро, не подкачал и сейчас. Для мужчины его сложения, если на него вдруг налетает явно спятивший герцог, самое разумное, мигом смекнул он, – убраться подобру-поздорову куда подальше, да поживее.
Удрать в заросли кустарника он не мог – Карлайл стоял как Аполлон, загораживая тропу, поэтому, улучив момент, когда его противник переводил дух, Эгглстон, сделав внезапный рывок, галопом рванулся к берегу и, плюхнувшись в воду, неуклюже, но энергично поплыл к островку, видневшемуся ярдах в пятидесяти от берега. Выкарабкавшись на землю и отдуваясь, он встал по щиколотку в грязи, поскольку это его убежище дважды в день покрывалось приливом. Зато здесь он хотя бы был один.
Между тем на большой земле разворачивалась нежная сцена. Наблюдавший ее Блэр еще больше утвердился в сложившемся уже убеждении, что все вокруг рехнулись, но на израненное сердце Гордона пролился настоящий бальзам. Герти, топтавшаяся на обочине битвы, подобно деве Средних веков, ради милостей которой сразились два рыцаря, теперь порывисто обняла Карлайла и словами, соответствующими жесту, дала ему понять, что прошлое забыто.
– Втируша! Ты чудо! Я и не знала, что ты на такое способен! Беру все свои слова обратно!
В ней пробудилась пещерная женщина. То, что у ее поклонника не имелось равных, когда подворачивался случай вытянуть наличные из кармана собратьев, она знала давно. Но сомнения по поводу физического его мужества сильно снижали восхищение, вызываемое его профессиональным мастерством. Сейчас сомнения эти он развеял, а заодно и сомнения в его любви к ней.
Она его поцеловала. Он поцеловал ее. Этот маленький эпизод не произвел на Блэра идиллического впечатления, хотя идиллическим, несомненно, был.