Непристойно богатый вампир
Шрифт:
Я выгнул бровь, и она подняла руки в знак извинения.
– Это ее слова, не мои.
Я последовал за ней в лифт и нажал кнопку второго этажа. У меня не было никакого желания посещать так называемую вечеринку Себастьяна. Я не сомневался, что оргия была бы более подходящим термином для этого. Но мне нужно было поговорить с братом.
– Я могу что-нибудь для тебя сделать?
– спросила меня Селия, когда лифт поднялся наверх.
Я уже собирался ответить, что нет, но вспомнил, что должен Тее.
– Да, позвони Фердинанду и узнай, какие виолончели он сможет привезти
– У тебя новое хобби?
– Она наморщила лоб, словно пытаясь определить, нормально ли я себя чувствую.
– Я кое-кому задолжал виолончель, - сказал я, пожав плечами. Пока не было смысла рассказывать Селии о Тее. Тем более, я подозревал, что Тея и дальше будет хлопать дверьми перед моим носом.
На губах моей помощницы заиграла улыбка.
– Она, должно быть, очень красивая.
– Она очень раздражающая, - поправил я ее, - и, как уже сказал, я должен ей виолончель. С ее произошла кое-какая неприятность.
– И ты был этим кое-кем?
– догадалась она.
– И да, и нет, - ответил я, собираясь с духом, когда на панели лифта загорелась кнопка второго этажа.
– Джулиан, - с многострадальным вздохом произнесла Селия мое имя, - кем бы она ни была, твоя мать сойдет с ума, если ты подаришь ей виолончель за двадцать миллионов долларов!
– Это моя виолончель.
– Я поправил запонки, когда двери открылись. Придерживая рукой дверь лифта, я подождал, пока Селия выйдет на площадку галереи, и присоединился к ней.
– И я не отдам ее. Хотя не понимаю, почему, черт возьми, это должно кого-то волновать. Никто из нас не играет. Какая польза от того, что она собирает пыль?
– Я думаю, это то, что смертные называют инвестицией, - сухо сказала она.
– Есть ли ограничения для тех, которые привезет Фердинанд?
Я покачал головой.
– Но я предпочитаю что-нибудь итальянское.
– Ты всегда предпочитал.
– Селия прошла со мной в сторону комнат Сабины. Ее глаза блуждали по картинам на стенах, то и дело расширяясь, когда она замечала Сезанна или Ван Гога. Иногда я забывал, насколько она моложе меня. В основном потому, что она так много времени проводила, нянчась со мной.
– Не хочешь присоединиться к нам?
– спросил я, когда мы подошли к дубовым двустворчатым дверям, ведущим в личное крыло дома моей матери.
Она закатила глаза.
– Пожалуй, я лучше подожду здесь.
Она была слишком умна, чтобы ввязываться в семейные разборки, особенно если они касались меня и моей матери.
– Я дам тебе знать о том, что выясню. — Она сделала паузу.
– Может быть, я попрошу Фердинанда доставить инструмент, который он подберет, чтобы избавить тебя от лишних хлопот? Мне нужно только имя девушки.
– Я сам займусь этим.
Она склонила голову в знак уважения к моим пожеланиям и удалилась. Когда она повернулась, я увидел на ее лице выражение несомненного удовлетворения. Я открыл было рот, чтобы еще раз объяснить, что это просто вопрос вежливости, но она уже удалялась по коридору.
Я смотрел, как она исчезает вдали, решив, что пусть она думает, что хочет
Я вошел в гостиную и увидел маму, сидящую у мраморного камина в шелковом халате, расшитом крупными цветами фуксии. Огонь плясал на бокале в ее руке, в стекле отражались отблески пламени. Еще один наполненный бокал стоял перед ней на журнальном столике XVIII века. Она лениво покрутила пальцем в бокале, а затем поднесла ко рту палец, испачканный кровью, и деликатно облизала его.
Это была ее старая привычка — размышлять над подогретой порцией первой отрицательной. В молодые годы я часто приходил домой и заставал ее в подобном состоянии, как правило, из-за переживаний по поводу какой-нибудь шалости одного из моих братьев. Но вот уже много лет я не видел ее такой, с тех пор…
– Прости меня за этот вечер, - сухо сказал я. Она позвала меня сюда, чтобы отчитать за то, что я был так откровенен в присутствии человека. Извинения могли бы свести к минимуму ее беспокойство.
Она подняла на меня голубые глаза, изучая с молчаливым осуждением, а затем указала на велюровое кресло напротив себя.
Я мог быть наследником фамилии и состояния Руссо, но моя мать крепко держала в руках меня и остальных членов нашей семьи. Это было естественно, учитывая, что у вампиров природой заложено уважение к женщине. Мужчина-вампир должен был жениться, произвести на свет наследников и вносить свой вклад в развитие общества в мирное время. Когда же шла война, мы были хорошо обучены защищать своих матерей, сестер и жен. Эти навыки мы приобретали во время дружеских стычек дома и оттачивали их на настоящих полях сражений. Мужчина-вампир всегда был готов защитить женщин, которым он служил, даже если большинство из них не нуждались в особой защите. По крайней мере, меня воспитывали в духе этих традиционных ценностей. Даже самые дикие из моих братьев и сестер подчинялись требованиям моей матери. По большей части она уважала своих взрослых детей, но время от времени кто-то из нас разочаровывал ее.
До сегодняшнего вечера я никогда не был тем, кто это делает.
Заняв место напротив нее, я ждал лекции, которую, как знал, мне предстояло услышать.
– Ты знал, что это произойдет, - мягко сказала она. Ей не нужно было повышать голос. В этом и заключалась сила королевы вампиров. Она знала, насколько сильна и какое место занимает как глава семьи.
– Когда Камилла умерла…
Она на мгновение запнулась, и легкое движение ее ноздрей выдало горе, которое она скрывала, как старый шрам.
– Я понимаю, - сказал я, желая избавить ее от боли, которую она все еще испытывала из-за безвременной кончины моей близняшки.
Глаза Сабины метнулись к моим, и я запоздало понял, что сказал что-то не то.
– Ты не можешь понять смерть ребенка, - вспыхнула она, - пока у тебя не будет своего собственного, а судя по твоему поведению, полагаю, что ты никогда этого не сделаешь!
– Есть целый год для…
– Кто была та смертная?
– перебила она.
– Симпатичный человечек в дешевом платье?